Шрифт:
XXII
Едут час и едут два. Клим скупится на слова. Стала Петру брать тревога, Петр взмолился: «Ради бога, Развяжи ты, Клим, язык. Говори мне напрямик. Без уверток, без обману, Всех ли дома я застану? Чтой-то ты, видать, юлишь». «Ну, скажу, коли велишь. Все, голубчик мой, от бога… На кладбище всем дорога. Помер, значит, дед Нефед, А за ним старуха вслед. Упокой, господь, их души!..» «Ну, а как здоровье Груши?» «Это ты насчет жены? Баба, брат, не без вины… Проучить придется малость». «Что такое?» – «Знамо, шалость… Закружилась голова. Потерпела года два, А потом… того… свихнулась. Кой-кому тут приглянулась». «А кому?» – «Да ну их к псам! Разберешься после сам. Есть ребенок… годовалый. Петр, смотри, ты славный малый, Лютым зверем не нагрянь. Все, брат, бабы нынче – дрянь!» XXIII
Петр вошел в свою избенку. С воплем кинулась к ребенку Ошалевшая жена: «Петр… не трожь!.. Не трожь!..» «Не трону». Сел бедняга под икону, – Опершися на кулак, Просидел всю ночку так. Кисло пахло от пеленок. Голосил вовсю ребенок. Груша с каменным лицом Наклонилась над мальцом, Неподвижная, немая, Ничего не понимая. Петр сказал: «Орет… Уйми… Что сидишь-то? Покорми!» XXIV
Прожил дома Петр с неделю. Голова – что после хмелю. Не осмыслишь ни черта: Та деревня иль не та? Те же сходы, как бывало: Крику много, толку мало. Тянут, кто во что горазд. Но кто раньше был горласт, Стал теперь горластей втрое. Шум – как бы в осином рое. Подло, тонко и умно Кулаки поют одно. Бедняки поют другое. Все исходят в диком вое: Кулаков четыре-пять, А никак их не унять, – Никакого с ними сладу. День проспорив до упаду, По домам идет народ. Новый день и новый сход, И на сходе так же точно Кулаки вопят истошно: «Братцы, бог-то есть аль нет? Аль на небе тож… Совет? Братцы, спятили вы, что ли? Ошалели все от воли: Воля вам права дала Раздевать нас догола? Раздевайте, леший с вами, С вами, с вашими правами! Разоряйте нас дотла, До последнего кола. Вам-то легче, что ли, станет? А как черный день настанет, Кто спасет вас от сумы? Кто вам денег даст взаймы? Мы ли были вам врагами? Не ссужали вас деньгами И зерном и чем могли? Этим вы пренебрегли? Все добро забыли наше? Власть советская вам краше? Чем вам так она мила? Что досель она дала? Насулила – эвон – горы! А пока… дерет поборы. Обобравши «кулаков», Стала стричь «середняков», Чтобы после, как известно, Всех обобранных совместно Под один подвесть ранжир, Снявши с них весь «лишний» жир. Пусть побольше будет голи! Что ж, такой вы ждали воли? Справедливость в этом, что ль, Чтобы все сошли на голь? XXV
Власть советская… Подите, У соседей поглядите. Разве Муромский уезд Так, как мы, и пьет и ест? Как в раю, живут там ныне, Комиссаров нет в помине, Разогнали всех к чертям! По проторенным путям Покатилась жизнь там снова. Братцы, старая основа Уж не так была плоха. Было менее греха. Были все-таки в дни оны Не декреты, а законы. Знали все, что уважать И за что ответ держать. А теперь мы, словно звери, Запираем на ночь двери, – Дрожь берет нас до костей; Ждем непрошенных гостей, – Вот они уж рядом рыщут, Налетят, весь дом обыщут, Перья все перетрясут, Все, что можно, унесут. Жив остался? Слава богу! Кто ж окажет нам подмогу? Кто вернет нам всем покой? Как не мы, то кто другой? Мы, лишь мы одни. Не так ли?» XXVI
Мужики стоят. Обмякли. «Шут их знает, кулаков… Может, впрямь, нас, дураков, Волей только сбили с толку». «Нынче вот купить иголку, Так и той не сыщешь: нет! Вот те, братец, и Совет!» «И опять же, взять к примеру: Защищали все мы веру, Мать-Расею и царя. А теперь воюем зря. Зря сдаем детей в солдаты». «Сами в этом виноваты: Кто велит нам отдавать?» «Надо, братцы, бунтовать». «Мой-от сын удрал из части. У невестки-то, у Насти, Время близится рожать… Как же Митьке не сбежать? По хозяйству нонь хлопочет, Пусть воюет там, кто хочет. А Митюха мой хитер… Образцовый – дизинтер!» «Ну, а как, гляди, разыщут. Ведь, пожалуй, крепко взыщут». «Взыщут! Руки коротки. Мы, чай, тож не дураки, В головах не ветер свищет: Спрячем Митьку, черт не сыщет!» Мужики шумят, орут, Живоглоты верх берут. XXVII
Стал тут Петр пред мужиками, Пред своими земляками: «Братцы, легче в землю лечь, Нежли слышать вашу речь. Братцы, дайте молвить слово. То, что слышу я, не ново. С виду – новые слова, Да погудка не нова. Стародавняя погудка Мироедского желудка. Кто туманит вам мозги? Ваши кровные враги, Живоглоты, душегубы, Воют тут, оскалив зубы, Вы же смотрите им в рот, Разнесчастный вы народ. Мало прежней вам науки? Мало вынесли вы муки В цепких лапах пауков, Этих самых кулаков? Кто вам душу испоганил, Кто процентами тиранил, Вашу кровь в былые дни Кто сосал, как не они? Кровопийцам вашим ярым Как не гнуть к порядкам старым? Ведь советская им власть, Дело явное, не всласть. Им она связала руки И раскрыла все их штуки, Все их подлые дела. Нынче сила их мала. В наглом брюхе вся их сила, Мать их всех не доносила, Чтоб им, гадам, околеть! Им-то есть о чем жалеть, Лить кровавых слез потоки, – Ну, а вы-то, вы-то, доки: Вместе с бывшим богачом Вы жалеете о чем? Что богач вас вновь не купит, Что процентов с вас не слупит, Что ему теперь невмочь Помыкать и день и ночь, Летней, зимнею порою Вами, вашей детворою? XXVIII
Впрямь ли, мудрым головам, Жаль законов старых вам? Чьи ж слова: «Закон – что дышло, Куда хочешь, туда вышло?» Чей, не ваш ли это стон? И не вы ль кляли закон: Уж такая, мол, планида – «Где закон, там и обида!» Жаль вам царского суда? Кто судил вас? Господа, Как хотели, так судили. И про суд вы что твердили: «В суд ногой, в карман рукой?» Вновь вам нужен суд такой? Иль налогов с вас не брали? Брать – не брали, шкуру драли, Не одну, а десять шкур, Переписывали кур, Коровенку уводили, Деток малых не щадили, Дохнут пусть без молока, – Тож беда невелика. У царя расходы – вона: В день четыре миллиона! Дармоедов всех не счесть: Надо всем и пить и есть, Казнокрады – обиралы, Генералы, адмиралы, Власти всякие, чины – Пропитаться все должны. Пристава, попы, жандармы, Церкви, тюрьмы и казармы, Стража, армия и флот – Трона царского оплот… Чем все это содержалось? Чем, на горе нам, держалось? Деревенской беднотой! Под господскою пятой! Вы покорно шею гнули! Лямку черную тянули И, нуждой себя моря, Все молились… за царя! XXIX
Будь у вас ума поболе, Были б мы давно на воле. «Верноподданный» народ, Вы проспали «пятый» год. В городах тогда кипело… Эх, иное было б дело, Если б только вы тогда Поддержали города! Девять лет вы спали сладко. Как проснулись – ой, как гадко: Свой возлюбленный народ Царь за шиворот берет, На войне, что карты, мечет, Миллион людей калечит, Убивает миллион, Миллион сдает в полон. Мало? Жертвы царь удвоит – Ничего ему не стоит. И удваивал подлец. Вот какой был злой конец Распроклятой вашей спячки. Вот откуда все болячки, Что досель у нас болят. В старых ранах – старый яд. Вы же верите злодеям, Живодерам-богатеям, Мол, тому, что всюду – гной. Власть советская виной, – И что верное лекарство – Посадить царя на царство! Вот он, старый-то напев! Полезайте в грязный хлев, – В ту ж загаженную яму, Сгреб бы дьявол вашу маму! От кого я тут слыхал? Кто-то горестно вздыхал, Что к иголке нет подходу, – Значит, к лешему свободу, И Советы – ни к чему; Дай иголочку ему, А потом… лупи по роже. Вон Кузьма Перфильев тоже Жеребцом каким заржал: – Митька с фронта убежал. Спит таперича с женою. Ну их с внутренней войною, Этих всех большевиков: Мало ль им своих полков Заводского, значит, люда? Мы… поспим с женой покуда! – Долго ль Митьке спать с женой? – Разговор пойдет иной В скором времени, я чаю. А пока я речь кончаю.