Том 2. Стихотворения 1917-1920
вернуться

Бедный Демьян
Шрифт:
XXX
Братцы, я вам не указ. Может быть, в последний раз Нынче с вами речь веду я, Возмущаясь, негодуя И душой за вас скорбя. Пожалейте вы себя. Не вверяйтесь живоглотам, Их лихим о вас заботам, Их змеиной, подлой лжи. За спиной у них ножи, Власть советская им гибель, Власть господская им прибыль, А для вас – наоборот. Заклепайте ж гадам рот. Стройте сами вашу долю, Укрепляйте вашу волю. Стойте, милые, горой За советский вольный строй. В нем одном залог успеха, Мироеды – нам помеха, – Лишь тогда мы все вздохнем, Как им головы свернем. Чем борьба вся завершится – Красной Армией решится. Приложите ж все труды, Чтоб спаять ее ряды, Чтобы дать бойцов ей боле; Пусть она на бранном поле Под щетиною стальной Станет грозною стеной И решит одним ударом Спор о новом и о старом, – С царской шайкой спор решит: Злую нечисть сокрушит. Вот. Я все сказал. Простите! Поступайте, как хотите, Что касается меня, То… я «Митькам» не родня. Не чинить чтоб вам докуки, Завтра утром – палку в руки И айда от этих мест На приемный пункт в уезд. Там – в шинель, ружье на плечи И – до новой, братцы, встречи, Если только вновь она В добрый час нам суждена!»

В монастыре*

Поползень втихомолочку нашел себе богомолочку.

(Народная пословица.)
«Здесь, – богомолке так шептал монах смиренный, – Вот здесь под стеклышком внутри сего ларца, Хранится волосок нетленный, – Не знаю в точности, с главы, или с лица, Или еще откуда – Нетленный волосок святого Пуда. Не всякому дано узреть сей волосок, Но лишь тому, чья мысль чиста, чей дух высок, Чье сердце от страстей губительных свободно И чье моление к святителю доходно». Умильно слушая румяного отца, Мавруша пялила глаза на дно ларца. «Ах, – вся зардевшись от смущенья, Она взмолилась под конец, – Нет от святителя грехам моим прощенья: Не вижу волоска, святой отец!» Отец молодушку к себе зазвавши в келью И угостив ее чаишком с карамелью И кисло-сладеньким винцом, Утешил ласковым словцом: «Ужотко заходи еще… я не обижу. А что до волоска – по совести скажу: В ларец я в этот сам уж двадцать лет гляжу И ровно двадцать лет в нем ни черта не вижу!»

Незабываемое*

Памяти Карла Либкнехта.

Удар ножа верней. К чему лобзанья в губы? Иудою Либкнехт не предан, а убит. Не надо слез и слов, пускай душа скорбит. Товарищи, молчите, стиснув зубы. На злое дело палача Ответ один – удар меча.
* * *
Великий сын и страж заветов отчих Шел по стопам великого отца, И не было среди вождей рабочих Отважнее и пламенней бойца. Он вышел в бой с передовым отрядом И первый пал от вражьего свинца. И роем мы могилу сыну рядом С священною могилою отца. Хвала тому, кто жил и пал героем! Пусть враг дрожит в предчувствии конца. Товарищи, вперед железным строем! Мы старый мир до основанья сроем – Таков завет и сына и отца.
* * *
Ликует подлый враг, злорадства не скрывая. – Товарищ! Пред тобой картина роковая. Запомни смысл ее, носи ее в себе, И то, что для врага является утехой, Пусть будет для тебя святой и кровной вехой, Путь указующей – к отмщенью и борьбе!

Центрошишка*

Злой, рыже-красный клёст, взобравшися на елку, Горланит дико и без толку. Про певчего ж дрозда вам разве лишь глухой Решится утверждать, что дрозд певец плохой. Однако некий клест, тупой ценитель пенья, Насчет веселого дрозда Держался собственного мненья И бедного певца развенчивал всегда, – При всяком случае – удобном, неудобном – Он поносил дрозда в каком-то раже злобном. Случилося одной зимой, Что голод наступил в лесу необычайный. (На шишки выпал год весьма неурожайный!) Пришел для птиц конец прямой. Вот собрался у них совет: снегирь, синица, Чиж, кто-то там еще и первым делом клест. Клест – оборотистая птица. Он первый речь повел, задравши гордо хвост: Раз, дескать, в шишках нет излишку, То надобно скорей устроить Центрошишку, Все образуется тогда. «А что касается… дрозда, – Вдруг речь закончил клест нежданно, – То до того, скажу, поет он бесталанно, Что – с тем, чтоб нам его от пенья отучить, – Из Центрошишки след дрозда нам исключить!»
* * *
Уж так бывает постоянно: Клест запоет, дрозду приходится молчать. Теперь пустился клест на новые делишки И, слышно, норовит прибрать к рукам печать, Стать первой скрипкою советской «Центрокнижки», Судьей писателей… Довольно тонкий пост! Что ж? Если сядет нам на шею центроклест, Не получилось бы, смотрите, Центрошишки!

Товарищу*

Морщины новые на лбу – Тяжелой жизни нашей вехи, Товарищ, кончим ли борьбу? Товарищ, сложим ли доспехи? Свободе нужен пьедестал. Мы создадим его из стали. Товарищ, знаю, ты устал. И я устал. Мы все устали. Я – не герой. Но ты – герой. И крепок я – твоею силой. О, как мне хочется порой Прийти к тебе, товарищ милый! Прийти. Взглянуть в твои глаза. Смотреть в них долго с лаской нежной. Еще не минула гроза, И мы пред битвой неизбежной. Мы будем биться. И следить Я за тобою буду взглядом. С тобой я должен победить Иль умереть с тобою рядом!

Левоэсеровский романс*

Две гитары, зазвенев,

Жалобно заныли…

С детства памятный напев.

Старый друг мой, – ты ли?

Чибиряк, чибиряк, чибиряшечка.

С голубыми ты глазами, моя душечка!

А. Григорьев.
Уж как я ли, между прочим, Не старалася: По районам по рабочим Побиралася. – Побирайсь, побирайсь, побирушечка. С голубыми ты глазами, моя душечка! Всех рабочих я сзывала Для напутствия, Куковала-куковала До бесчувствия! – Ах, кукуй, покукуй, ты, кукушечка! Ты все песни растеряла, моя душечка! Уж не помню, что плела я, Горемычная! Сплетни, враки, ругань злая, Брань обычная. – Уж ты ври, завирайся, моя врушечка, Все равно ведь не поверят, моя душечка! Куковала-голосила Я до ноченьки, Коммунистов поносила Что есть моченьки! – Покричи, покричи, ты, кукушечка, Полечиться б тебе надо, моя душечка! Мне тоска, другим потеха: Издеваются! Почему-то все от смеха Надрываются! – Посмеши, попляши, поскакушечка. Ох, допляшешься до горя, моя душечка! Прыгну – влево, прыгну – вправо, Я – задорная! Ну, хоть ты мне крикни «браво», Сотня черная! – Ах-ах-ах, в чьих руках ты, игрушечка? Черносотенного стала, моя душечка?!

Просты мои песни*

Писал я, друзья, не для славы, Не для легкой забавы, Не для сердечной услады. Не сладкие рулады, Не соловьиные трели Выводил я на нежной свирели: Просты мои песни и грубы. Писал я их, стиснувши зубы. Не свирелью был стих мой – трубой, Призывавшей вас всех на решительный бой С мироедской разбойной оравой. Не последним бойцом был я в схватке кровавой. Просты мои песни и грубы, Зато беднякам они любы. Не боялся я критики строгой: Шел упорно своею дорогой. С вами шел я, товарищи, с вами иду И идти буду вместе… пока упаду!