– Я же серьезно спрашиваю.

– Ну если серьезно, то… Ну, например, «времен».

Ашгарр выругался:

– Блин, точно! Вертелось же на языке… – Помолчал секунду и забормотал: – В заповедье, богами забытом, где природа не знает имен, та-та-та-та та-та-та та-та-та та та-та-та та та-та времен.

А потом, не попрощавшись, отключился.

Я хмыкнул, недоуменно пожал плечами, выбросил в кусты бычок и стал разворачиваться.

Сенин «ниссан» лежал на дороге колесами вверх, отчего походил на пьяного жука-мутанта. Видимо, когда ткнулся под углом в край экскаваторного ножа, его развернуло и всем корпусом протянуло вверх по стальному изгибу, после чего случилась акробатика – отрыв от земли и переворот на сто восемьдесят градусов.

Лежал он таким образом, что мешал проезду, пришлось боднуть.

Мастак, зажатый между сиденьем и надувшейся подушкой безопасности, кряхтел и постанывал. А когда услышал, что я подхожу, прохрипел:

– Вылезу – убью. Тля буду, убью.

– Умоешься, – сказал я, присев рядом на корточки.

– Не жилец ты, дракон. Копец тебе. Ты меня, тля, понял?

– Ты меня, гопник оборзевший, на «понял» не бери. Понял?!

Голем, осознав, что гнилые базары не прокатят, заныл:

– Какого ты не по правилам? А, дракон? Какого, спрашивается?

– Мне приз за fair-play не нужен, – признался я.

– Но, тля, ни буя не честно же.

– Зато справедливо.

– Сука ты, дракон.

– Все, я обиделся. Хотел вытащить, теперь передумал. Прощай, чмо глиняное.

Я поднялся и направился к своей колымаге.

– Э-э-э, эй, куда ты?! – закричал голем. – Драко-о-о-он!

– В мире еще так много несправедливости, – кинул я через плечо. – Мне нужно спешить.

– А я?

– А тебя работяги с утра вытащат. Если, конечно, волшебное слово вспомнишь и ящик пива выкатишь.

Только я отъехал, вновь позвонил Ашгарр.

– Чего я звонил-то, – сказал он.

Я усмехнулся:

– Тебе лучше знать.

– А вот чего: тебя вампир прокурорский искал. Не смог на твою тыкалку дозвониться, на меня вышел.

– И чего хотел?

– Сказал, тема есть. Ждет тебя завтра полпервого.

– Где?

– Как и всегда – у Жонглера.

– Ну и отлично. Это все?

– Все. Нет, подожди. Я тут зачин с твоей рифмой сочинил, послушай, что вышло.

И он продекламировал:

– Как? Нормально? – закончив, поинтересовался Ашгарр.

– Потянет, – сказал я. – Только последние строчки – плагиат.

– И у кого, по-твоему, я эти строчки тиснул?

– У меня. Я тут на днях одной девице сказал то же самое и теми же словами.

– Это не в счет.

– Почему?

– Потому что ты – это я. А у себя украсть невозможно.

– Логично. А это ты для кого взялся сочинять?

– Ни для кого. Для себя.

– Если для себя, то в свете того, что я сегодня узнал, нужно последнюю строчку закончить так: «Разрушаем разнузданным бытом обветшалые связи времен». Не укрепляем – разрушаем. Потому что мы драконы, а не люди. Якши?

– Художника всякий обидеть может, – пробурчал оскорбленный Ашгарр и отключился.

А мне уже было не до него, я спешил на свидание с незнакомкой.

И вскоре уже стоял у номера 404 с букетом белых хризантем, который нашел на заднем сиденье болида. Цветы чуток подвяли, но других у меня не было.

Дверь оказалась незапертой, однако я не стал торопить события, вежливо постучал.

Никто не ответил.

Я еще раз постучал.

Вновь никто ответил.

Прежде чем войти без спросу, я попробовал повторить заготовленную по дороге фразу. Оказалось, что от волнения забыл ее. Помнил только конец, там было что-то насчет того, что свободный человек, каковым я, дескать, являюсь, «выше всех этих глупых условностей». Вранье. Напыщенное вранье. И насчет «человека» вранье. И насчет того, что выше условностей. И вообще – все вранье.

Решил глупостей не говорить, только поздороваться. А дальше – как пойдет.

Досчитав до трех, ввалился и открыл рот, чтобы сказать «добрый вечер». Да так и застыл на пороге с открытым ртом.

Она спала.

Как читала, лежа на диване, так и уснула. Только от холода подтянула ноги к животу и свернулась калачиком.

Подкравшись на цыпочках, я накинул на нее край покрывала, потом нашел пульт и вырубил кондиционер. Сел в кресло, замер. Смотрел на нее и не мог наглядеться. Венера Милосская. Ей-ей, Венера. Только не обнаженная, а в голубых джинсах и мужской рубахе в клетку.