– Сейчас объясню, – продолжая ковырять в пепельнице, пообещал я Лере. – Но прежде скажи, что является мерилом Добра и Зла?

– Не знаю, – помолчав, призналась девушка.

Раскидав окурки по бортам пепельницы, я обнаружил попку огурца, колбасную шкурку и – к своей вящей радости – обгоревшую полоску бумаги размером с трамвайный билет. Подцепив, вытащил. И при этом не забывал про девушку, втолковывал ей:

– Человек, незамутненная моя подруга, является мерилом Добра и Зла. Че-ло-век. А что это означает?

– Что?

– А это означает, Лера, что ты и только ты решаешь, что есть Добро, а что есть Зло. Смотрела фильм «От рассвета до заката»?

– Конечно, – фыркнула Лера. – Ужастик Родригеса.

На откопанной бумажке читалась выведенная черной шариковой ручкой цифра «3» (или недогоревшая «8»), а чуть ниже – аббревиатура ДЧХ.

– Помнишь, братьев-убивцев, которых Клуни и Тарантино играют? – разглядывая любопытную находку, спросил я.

– Помню, конечно.

– А теперь вспомни, какое у тебя к ним отношение было. Думаю, в начале фильма ты считала их кончеными отморозками. Воплощенным Злом. Я прав?

– Точно, шеф.

Наверное, был записан чей-то телефон и, чтобы не забыл чей, инициалы проставлены, подумал я. а вслух произнес:

– Но когда персонал салуна «Большие сиськи» превратился в монстров, твое отношение к братишкам резко изменилось. Не так ли?

– Точно, – вновь согласилась Лера. – Они же там биться стали с оборотнями. Клуни вообще оказался милашкой. И девчонка в него втюрилась.

– О чем и толкую, – прикидывая, как можно расшифровать инициалы, сказал я. – Когда на сцену вышло Абсолютное Зло, тогда то, что ты до этого считала Злом, перестало быть таковым. Получается, Зло не всегда Зло. Что и требовалось доказать. Понятно?

– Понятно, шеф, – вздохнула Лера. – Только…

– Что еще?

– Скажите, шеф, но ведь Добро все равно победит Зло? Да? Ведь да?

Я не понимал, шутит она или говорит всерьез. Выяснять не стал и сказал, не меняя назидательной интонации:

– Лера, реальный мир – не голливудский блокбастер с обязательным хеппи-эндом. Окончательная победа Добра, как и победа Зла, невозможна в принципе.

– Но почему, шеф?

– Как абсолютный хаос, так и абсолютный порядок не допускают существования разумной жизни. А это значит, что в результате победы любого их этих двух начал тебя, Лера, не станет. А если не станет мерила, кто определит – Добро победило или Зло? Врубаешься, о чем я?

– Шеф, вы Морфиус, – помолчав, сказала девушка.

– В смысле? – не понял я.

– Зачем толкнули ребенка в пустыню реальности?

– Кто-то ведь должен был это сделать.

– Лучше бы вы меня… – начала была Лера и вдруг замолкла.

– Что «лучше бы вы меня»? – вкрадчивым голосом уточнил я.

Она смущенно промямлила:

– Ладно, шеф, проехали. Решайте все вопросы побыстрее, я долго в клетке не выдержу. Пока-пока.

И сразу отключилась, я даже попрощаться не успел.

Вернув найденную бумажку на место (улика как-никак), я – чтобы не отнимать хлеб у оперов – придал композиции в пепельнице прежний живописный вид. Протер вилку полотенцем, закинул в ящик и пошел на выход. Делать мне в квартире Белобородова было больше нечего.

Пока спускался, раздумывал над этими ДЧХ. Думал: фамилия-имя-отчество или имя-отчество-фамилия? В любом случае смущала буква Ч. Какое имя начинается с этой буквы? Чук? Чехонте? Чебурашка? С ходу вспомнить не смог. Но, выйдя из подъезда, вспомнил – Чеслав.

Во дворе вокруг детской площадки, огороженной крашеными шинами, по-прежнему гонял на велике стриженный под «ноль» пацан. Заходил – он гонял. Выхожу – все гоняет. Класс шестой-седьмой. Или пятый откормленный.

– Эй, пацан! – окликнул я его, усаживаясь на вкопанную в землю шину.

Он подъехал:

– Чего, дядь?

– Лысина не мерзнет?

– Не-а.

– А пацаны не дразнят?

– Так-то нет.

В это время ожил мобильник, на связь вышел Ашгарр.

– Занят, перезвоню, – оборвал я его на полуслове и снова обратился к пацану: – Давно тут катаешься?

– Так-то да. Давно.

– Слушай, я тут товарища ищу. Скажи, не выходил из третьего подъезда такой маленький и толстый?

– Не-а, не видел.