Воин передал мне факел, мельком глянул в котел и одним молниеносным движением, словно жаба стрекозу, ухватил фрагмент Вещи возле правого уха растерявшегося Тнельха.

Это была покрытая патиной медная штуковина, похожая с одной стороны на приплюснутый скрипичный ключ, а с другой – на букву «айн» древнееврейского алфавита.

Инспектор вытащил из заднего кармана джинсов мятый листок из тетрадки в клеточку и стал сверять нанесенный на него чертеж, очень похожий на детские каляки-маляки, с представленной деталью.

Минуты три прошло, прежде чем он сказал:

– Похоже.

А мы и не сомневались.

Инспекция закончилась тем, что Вуанг закинул фрагмент на место, а я сжег протянутый чертеж в огне факела.

Прежде чем отправиться с Тнельхом в обратный путь, я заглянул к себе в лабораторию и сунул в карман спецовки несколько упаковок с Зернами Света. А потом затянул Вуанга в его келью.

– Охотник в городе, – предупредил я Воина.

Хотел, чтобы прозвучало более-менее торжественно, но вышло так, будто бригадир на стройке объявляет, что подвезли цемент. В ответ Вуанг сдержанно улыбнулся и несколько раз ударил кулаком по ладони. Я даже и не сомневался, что последует такая реакция: для воина хорошая драка – что для второклассницы мармелад.

Сказав все, что хотел сказать, я направился к выходу, но Воин ухватил меня за рукав. При этом, как всегда, ничего не сказал, лишь бровью повел. Впрочем, этого было достаточно.

– Не волнуйся, – сказал я, – со Списком все в порядке. – Подумал и уточнил: – Почти в порядке. Не закрыт один пункт, но к Ночи Полета все улажу. Может, уже даже завтра улажу.

Вуанг одобрительно кивнул и отпустил рукав. Я направился к выходу, но на пороге задержался и повернулся к поддону с песком. Последний опус воина был таким:

Ни прибавить, ни убавить, подумал я и вышел из берлоги, пропахшей потом, ржавеющим железом и сыромятью.

Выбрались мы Тнельхом на поверхность в начале седьмого. Такого пекла, как днем, уже не было, но жара еще не ушла, поэтому я предложил поужинать за городом, в каком-нибудь ресторанчике на берегу Озера. Упрашивать не пришлось, Инспектор согласился сразу. И правильно сделал. Глупо не воспользоваться оказией и не побывать там, где вода бездонна, небо бескрайне, а воздух чист и прозрачен без «б».

Столь легко согласившись на мое предложение, Тнельх тем не менее вежливо поинтересовался:

– А я тебя не напрягу, брат?

Я вспомнил мертвеца с улицы Бабушкина, подумал о шастающем по городу Охотнике, послал мысленный привет находящейся под домашним арестом Лере, нащупал в кармане ключ от номера 404 гостиницы «Элит Холл» и ответил:

– Нисколько.

Когда мы отъехали от Того Самого Места, Тнельх заметил:

– Неразговорчив ваш вояка. Слова за все время не сказал.

– Это у него с детства, – посетовал я. – Услышал от кого-то, что иное слово убивает, – теперь лишнего слова из него не вытянешь. Впрочем, нелишнего тоже.

– Это что-то новенькое – воин-пацифист.

– Не-а, не пацифист. Просто любит самостоятельно выбирать цель для удара.

Тнельх удивленно вскинул брови.

– Сейчас поясню, – сказал я и, осилив запруженный машинами поворот с Маркса на Ленина, рассказал: – Дело в том, что после того, как узнал, что слово иногда убивает, узнал еще и другое. Что однажды произнесенное слово живет во вселенной вечно.

– Так утверждали философы-стоики, – вспомнил Инспектор.

– Они, родимые. Вот у Вуанга и сложилась в голове такая картинка: убийственное слово беспрерывно летает по вселенной и разит всех подряд. И правых и неправых. Всех. Без разбора. Понимаешь, брат, о чем я? Или я слишком путанно?

– Отчего же, понимаю. Слово для него что-то вроде безумной стрелы, которая не только указанную цель разит, но и кучу неуказанных.

– Вот-вот. Знать не может, как слово отзовется, вот и не произносит.

Инспектор покачал головой:

– Да-а-а, затейливый подход.

– Бред, конечно, – резюмировал я. – Но кто здоров?

Тнельх на это ничего не сказал. Отвлекся. Мы как раз проезжали недавно открытую гостинцу «Европа», и Инспектор, провожая взглядом эту игрушку со стилизованными под дорические колоннами, одобрительно поохал:

– Нет-нет, точно Европа.

– Ай, будет тебе, брат, изгаляться-то, – проворчал я. – Сам же понимаешь, что никогда здешние места не будут Европой.