Мара не представляла рядом с ним камердинера. Темпл не из тех, кому требовалась чья-то помощь. Не говоря уж о таком пустяке, как безупречно повязанный галстук. А галстук его и впрямь был повязан безукоризненно.

— О, ваша светлость… — Лидия широко улыбнулась. — А мы как раз говорили о вас.

Он слегка склонил голову.

— Вот как? И что же вы обо мне говорили? — Темпл низко склонился над рукой Лидии, не заметив, как лукаво блестели ее глаза.

Мара же гневно сверкала на подругу взглядом и мечтала только об одном — чтобы та не произнесла больше ни слова.

— Мы говорили о том, что судьба — искусный кукловод, — ответила Лидия.

Темпл погладил пушистую мордочку Лаванды, и свинка — бессовестная предательница! — восторженно хрюкнула.

Посмотрев на Мару, герцог заметил:

— Что ж, судьба и в самом деле искусный кукловод. — Он окинул ее взглядом, от которого Мару бросило сначала в жар, потом в холод.

Она нервно сжала у шеи горностаевую оторочку, чувствуя себя так, будто он видел сквозь ткань. Рука, сжимавшая мех, привлекла его внимание. Он какое-то время рассматривал ее, потом спросил:

— Вы готовы?

— Как будто это вообще возможно, — негромко отозвалась Мара, но герцог уже шел к двери. Ему наверняка не терпелось погубить ее. Наверняка он устал от нее. Наверняка устал от той жизни, которую ему пришлось вести из-за нее.

Мара шла следом за ним, четко осознавая, что вскоре все для нее изменится. Она больше не сможет убегать от прошлого. Придется признаться во всем, и тогда она потеряет то, ради чего столько трудилась. Потеряет из-за него.

Тут Лидия остановила ее, крепко обняла и прошептала на ухо:

— Не теряй мужества!

Сглотнув комок в горле, Мара молча кивнула, взяла на руки Лаванду, погладила ее и чмокнула в макушку. А затем передала новой хозяйке «Дома Макинтайр».

Уже в карете, оглядываясь на герцога, она старалась не замечать, как вздымалась и опускалась его широкая грудь под белоснежной рубашкой и мягким шерстяным сюртуком. И старалась не замечать его запаха — запаха гвоздики и чабреца.

Мара старалась вообще не замечать его до тех пор, пока он не наклонился к ней в темноте кареты и мрачным голосом не произнес:

— У меня есть для вас подарок.

«Если посмотреть только на подарок, но не взглянуть на Темпла, это будет невежливо», — решила она.

И разумеется, он тут же протянул ей длинную узкую коробку. Мара узнала ее моментально — белую, с позолоченным рельефным клеймом мадам Эбер. Она в замешательстве пробормотала:

— Я уже надела все, что вы мне заказали. Даже больше.

Слова вырвались раньше, чем она успела прикусить язык. Раньше, чем успела сообразить: не следовало напоминать ему о том, что ее одежда принадлежала ему. Эту одежду он выбрал для нее, когда она, полуголая, стояла перед ним в той тускло освещенной комнате.

Темпл мог бы воспользоваться ее оговоркой, чтобы заговорить на эту тему. Чтобы заставить ее признать, что весь ее нынешний наряд принадлежал ему. Но он этого не сделал, просто откинулся на спинку сиденья и сказал:

— Нет, не все.

Мара открыла коробку, подняла тонкую, как паутина, бумагу и увидела пару великолепных атласных перчаток, идеально подходивших к ее платью, с ошеломительной вышивкой и крохотными пуговками по внутренней стороне. Она так осторожно вынула их из коробки, словно они могли рассыпаться в ее руках.

— Вы никогда не носите перчаток, — сказал Темпл. — Я подумал, что вам они могут пригодиться.

Да, только это были не повседневные перчатки. Это были перчатки на одну ночь, для единственного наряда. Для единственного мужчины.

Мара натянула одну перчатку и только тут сообразила, что не сможет застегнуть их одной рукой. Но прежде чем она успела хоть что-то сказать, Темпл снова подался вперед и вытащил крючок для застегивания пуговиц, причем вытащил с таким видом, будто для мужчины — самое обычное дело носить в кармане такую вещь. Нависая над Марой в темноте, в замкнутом пространстве кареты, он отогнул рукав ее плаща и приступил к делу, крепко удерживая ее ладонь больной рукой и застегивая бесчисленное множество крохотных зеленых пуговок здоровой рукой.

Ей хотелось возненавидеть его за то, что он распоряжался даже этим — даже ее перчатками!

Но вместо ненависти… Она полюбила его еще сильнее, и сердце ее словно разбухло в груди. Ведь это их последний вечер! Возможно, последние минуты, которые они смогут провести наедине.

— Спасибо, — тихо произнесла Мара, не зная толком, что ей теперь делать, и теребя свободной рукой бумагу из коробки.

Темпл молчал, сосредоточившись на своем занятии. А Мара уставилась на его темную макушку, радуясь тому, что успела спрятать под перчаткой историю прошедших двенадцати лет, написанную у нее на ладони. Она ощущала его теплое дыхание на своем запястье и осторожные прикосновения его пальцев к ее руке. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он наконец покончил с первой перчаткой. И Мара шумно выдохнула — до сих пор она даже не чувствовала, что задерживала дыхание. А Темпл тотчас же завладел ее другой рукой. Она попыталась ее выдернуть, но он крепко держал ее.