Шрифт:
Это словцо «Современника», сказанное, конечно, весьма въ ироническомъ смысл, нисколько не кажется намъ страннымъ. Мы знаемъ, что у почтеннаго журнала и не можетъ быть другихъ понятій. Онъ привыкъ судить обо воемъ по заграничнымъ книжкамъ. Онъ знаетъ, что на Запад есть аристократы и демократы, и совершенно увренъ, что они есть и у насъ, и вотъ уже столько лтъ ищетъ ихъ въ русской жизни съ примрнымъ рвеніемъ. Людямъ, которые столько лтъ увряютъ и его самого, и его адептовъ въ томъ, что нтъ у насъ на Руси никакихъ атій, онъ не вритъ. Подите, говоритъ, а Монморанси, а Роганы, а де-Креки — знаемъ мы васъ… и съ изумительною отвагою и азартомъ продолжаетъ онъ давно начатую борьбу съ Роганами и де-Креки.
Но, толкуютъ ему, у насъ нтъ того сословнаго антагонизма, который существуетъ на Запад. Тамъ были завоеватели и завоеванные, побдители и побжденные. У насъ ничего этого, слава Богу, не было, а теперь, съ упраздненіемъ крпостнаго права, уничтожились и послдніе слды всякаго антагонизма. Наше настоящее земство не исключаетъ изъ среды своей и высшіе власы. Какая же тутъ демократія въ томъ смысл, какой обыкновенно придается этому слову?
Тотъ же «Современникъ», въ той же книг своей говоритъ:
«Вс совершавшіяся досел реформы, начиная съ самой главной изъ нихъ, крестьянской, должны имть своимъ послдствіемъ возможность уравненія правъ разныхъ сословій, черезъ сглаженіе привилегированностей, необусловливаемыхъ прямо необходимостію дла и справедливостію… Мы видимъ, что къ участію въ длахъ земства призываются вс представители опредленнаго закономъ имущества въ государств, безъ различія сословій — безотносительно не только къ сословному различію, но даже къ способу владнія имуществомъ». (Внутр. Обозр., 117 стр.).
Ну можетъ ли посл этого быть у насъ демократія, или другая какая нибудь атія? Конечно, иностранцы смотрятъ на насъ иначе. Но иностранцы мряютъ насъ на свой аршинъ: имъ многое непонятно въ нашей жизни, точно такъ какъ нашимъ доморощенымъ иностранцамъ непонятно то, что у насъ нтъ и не можетъ быть тхъ явленій, которыя существуютъ на Запад. Мы часто сами извращаемъ смыслъ нашихъ коренныхъ явленій, называя ихъ иностранными кличками. Не понимая сущности дла, мы наше царелюбивое земство называемъ демократическимъ, и тмъ навязываемъ ему разныя антагонизмы, которыхъ въ немъ вовсе нтъ и не будетъ. Въ самомъ дл, разв все наше земство, вся наша почва, если уже вамъ такъ нравится это слово, не благоговетъ передъ своимъ великодушнымъ царемъ? Разв явленія, которыя воочію совершались и совершаются округъ насъ, не могли еще убдить, что ни демократіи, ни демократовъ у васъ нтъ и не было, кром, пожалуй, той небольшой кучки людей, которая мыслитъ но чужимъ книжкамъ! Но это «воздушныя явленія». О нихъ смотри ниже.
Другой примръ того же злокачественнаго и, кажется, едва ли излчимаго недоразумнія, которымъ страдаетъ «Современникъ», представилъ намъ недавно г. Лонгиновъ. О г. Скарятин мы уже и не говоримъ; такъ громко говоритъ за себя каждая его строка. Но г. Лонгиновъ, тотъ самый г. Михаилъ Лонгиновъ, который прилежнйшимъ образомъ слдитъ за литературою и знакомъ со всми ея былыми тайнами, вотъ какъ онъ толкуетъ о нкоторыхъ ея современныхъ настроеніяхъ. («Моск. Вд.», № 81).
«У насъ все толкуютъ объ уваженіи и любви къ народу. Но какъ понимаютъ эти слова?»
И вотъ противъ чего вооружается почтенный авторъ:
«Подъ уваженіемъ къ народу разумть исключительно уваженіе въ простонародью, это есть вреднйшее и нелпйшее изъ самообольщеній. Масса везд груба и невжественна; признаніемъ этимъ почти никто нигд не оскорбляется, кром какъ у насъ, гд теперь это просто „не въ мод“. Уважать же грубость и невжество, отвлекая ихъ отъ другихъ лучшихъ общественныхъ элементовъ, только потому, что они преимущественная принадлежность массы, въ которой чудятся кому-то какія-то фантастическія первобытныя добродтели — выше силъ просвщеннаго и непредубжденнаго человка».
«Съ другой стороны, исторія учитъ насъ, куда ведутъ лесть простонародью, превознесеніе его словами: „grand peuple“, „Peuple vertueux“ и т. п., чрезъ что оно убждается, что остальные члены общества исключаются изъ среды народа и составляютъ враговъ его. Лесть блузникамъ или зипунникамъ не лучше лести сильнымъ міра сего. Искренніе и неискренніе льстецы блузъ бывали причиною великихъ бдъ, происходящихъ въ минуту общаго одуренія».
«Неужели же человчество обречено на повсемстное и періодическое повтореніе однихъ и тхъ же дурачествъ, ведущихъ къ однимъ и тмъ же горестнымъ результатамъ, и вчно придется повторять слова поэта:
А quoi servent, grand Dieu! les tableaux que l'histoire
D'eroule и пр.».
Да гд мы? Въ Москв, или дйствительно во Франціи? Не говоритъ ли съ нами какой нибудь Роганъ, Монморанси или де-Креки?
Въ самомъ дл, какое странное смшеніе двухъ народовъ и двухъ исторій, и какое глубокое непониманіе и той и другой!
«Лесть блузникамъ», «peuple vertueux» и вс подобныя вещи у насъ просто невозможны. Народъ убждается, говоритъ г. Лонгиновъ, въ томъ-то и томъ-то. Странное дло! Не видли мы что-то до сихъ поръ, чтобы въ нашъ народъ проникали убжденія изъ другихъ высшихъ классовъ. Въ томъ-то все и дло, что нравственный строй народа недоступенъ для нашего дйствія, да какъ видно недоступенъ и для пониманія многихъ. Въ томъ-то и все дло, что нельзя судить о нашемъ народ по французскимъ книжкамъ, что нужно, отказаться отъ всякихъ попытокъ возбуждать или передлывать его на французскій, на англійскій и на всякій другой ладъ, что нужно уважать его внутреннюю, духовную жизнь, нужно учиться понимать ее.