Рыльский Максим Фаддеевич
Шрифт:
14
Земля кругла, и нет ей потому конца, Но не по кругу мы ведем свое движенье. Похожи часто мы на бедного пловца: На берег выбраться одно его стремленье, Чтоб там… Но лучше я от своего лица Вас в клуню приглашу, в Денисовы владенья. Где яблоньки его (немного их) стоят И называются весьма солидно — сад. 15
Лет пять тому назад, еще перед войною, Свое родимое я посетил село. И наше общество не очень молодое В той клуне дружеской беседу завело. Там были — брат Богдан, согнувшийся дугою (Но взор его живой еще горел светло), Я — жизнью трепанный, еще Иван Клемацкий. Денис же возглавлял симпосион рыбацкий. 16
Иван Данилович Клемацкий был рожден Для мирных заводей, протоков и затонов. Стреляя кроншнепов и уток тех сторон, Владетельный их князь, хранитель их законов, Здесь в одиночестве спокойно плавал он, Служил же вообще проводником вагонов (Железные пути манили романчан), Но только на воде — как дома был Иван. 17
Воспоминаниям мы встречу посвятили, Явленья ж и слова на свой обычный лад, Однако новою, не прежней, жизнью жили: Конюшни знатные, обширнее палат, В полуготическом колхоз построил стиле, До леса дальнего тянулся юный сад, А сын Денисов — Петр — ходил в костюме новом И бригадиром был колхозным образцовым. 18
Клемацкий — музыкант, удильщик и стрелок — Впал сразу в лирику: «Мы долго не протянем… Где Родион? Где Гриць? Уж он отпел свой срок. Где Рыльский наш Иван?.. И мы землею станем, И вырастет из нас — крапива-лопушок…» Денис не выдержал: «А ну, Фадеич, грянем!» — Мы песню грянули, и песня та была Такой, что смолкли все во ржи перепела. 19
Денисиха на нас смотрела и крепилась, И — ну подтягивать и сыну помогать! Запела детвора (вся бражка взгромоздилась На новенький плетень — он продолжал стоять, Ограда ж прежняя от ветерка валилась), Запели яблоньки, — в саду их было пять. Одно вступало в хор, другое лишь внимало… Но было песне той земли и неба мало. 20
Нет старости для нас, и смерть нам не страшна! Я Заньковецкую Марию вспоминаю. Раз «Черноморцы» шли. Легко вела она Лукавый танец свой… Как описать — не знаю — Всю грацию ее? Казалось, лишь одна В подлунном мире есть такая молодая; Казалось, ни один волшебник-чародей Вовеки не создаст таких вторых очей. 21
Я трепетал, во мне все чувства ликовали. Я в новый мир вступал, казался дивным он Мальцу наивному, но что творилось в зале Среди ценителей! Партер был весь влюблен! Но кончился спектакль, и чудеса увяли, Я к выходу спешу и вижу: с двух сторон Две девушки ведут старуху… «Кто такая?» — «Кто? Заньковецкая!» — ответ я получаю. 22
А Саксаганский наш! А наш Садовский! Вот Два славных колдуна, премудрых в самом деле, А обучали их лишь степи да народ. Как на глазах они пред всеми молодели, Как убедительно годов меняли счет Без Мефистофеля и прочей канители — Магических кругов и хитрых пентаграмм,— И позавидовать им мог бы Фауст сам! 23
Как погляжу с горы на мир перед собою, — Есть и цветы у нас, и много есть тепла! Но я хочу, чтоб жизнь была теплее вдвое, Хочу, чтобы цветам не знали мы числа. Пусть время трудное даровано судьбою И рана ни одна в душе не зажила, Пусть друг обманывал и стал немилым милый,— Для дружбы и борьбы во мне найдутся силы. 24
В годину тяжкую рассказ я начал свой Для самого себя (в том старость виновата: Состарясь, мы грустим о юности былой); Для сына мой рассказ, для нашего солдата… И вот опять земля святая предо мной, В которой мирно спят моих родных два брата И милый мой Денис… И в неба вышине Звезда победная сияет вам и мне. 25
Благословенна будь, родная, всеблагая! Благодарю тебя за жар в душе моей! Священные поля, где я бывал, блуждая, Которые топтать решался лиходей,— Я снова вижу вас, всем сердцем присягая, Всей силой рук моих, моей надеждой всей, Что молодость свою (я никому в угоду Ее не расточал) я передам народу! 26
Народ! Рожден тобой добра великий друг — Сковорода, и сам Шевченко неуемный, И дядя мой Кузьма, и милый Каленюк, И смелый воин наш — прославленный, но скромный, И тот, кто воскресит поля, луга вокруг, И тот, кто жизнь вернет вам, рудники и домны… Так разрывай туман, сияй, как солнце, нам! Мой честный дар кладу к твоим святым стопам. 1941–1944–1956–1960 Уфа — Москва — Киев ПРИМЕЧАНИЯ
Максиму Рыльскому принадлежит весьма обширное стихотворное наследие. На украинском языке, начиная с первого сборника стихотворений «На білих островах» (1910) и кончая десятитомным собранием сочинений («Твори», 1960–1962) и посмертным сборником «Іскри огню великого» (1965), издано около ста книг стихотворений, поэм и литературно-критических, публицистических трудов писателя. Среди них — свыше пятидесяти сборников лирики и поэм, составлявшихся исключительно из новых произведений. Трижды издавались трехтомные собрания стихов, статей и переводов Рыльского (1946–1949, 1955, 1956), а также большое количество других книг избранных сочинений. Внушительную часть литературного наследия поэта занимают переводы с французского, польского, русского и других языков.