Шрифт:
«Команда глухо волновалась.
— Это что ж будет? Нас, значит, выслали, а сами — на печку? Сами-то идти не хотят? Экую силу под спудом держат! А мы-то нешто не люди? Псу под хвост, что ли? Нет, брат! Ты сам присягу помни! Ты покажи себя, как перед Истинным! Тоже крест целовали! Христопродавцы!..
Такие недобрые речи, такие замечания не раз приходилось слышать, конечно, не с трибуны, а в непроглядной тьме ночи, когда ими вполголоса обменивались между собой незримые собеседники…
Они, эти простые люди, не могли не верить от слова до слова капитану 2 ранга, еще так недавно бывшему в составе штаба эскадры, а теперь яростно нападавшему на “начальство”, которое может, но не хочет, послать нам “подмогу”. Причисляя его к эскадренному составу, они считали, что он “Самим” послан, чтобы требовать этой “подмоги”…
В данном случае среди команды под впечатлением статей г. К л ад о создалось совершенно несправедливое, но твердое убеждение, что “наш” послал его просить подмоги, а “начальство” препятствует».
О коллективном сознании или «коллективном бессознательном»
И здесь Владимир Семенов делает очень тонкое психологическое, или, скорее, социопсихологическое, наблюдение.
«При этом в силу той неопределенности, той неустойчивости понятий, которые возникают в коллективном сознании народных масс, мыслящих не идеями, но образами, для них невозможно было провести строгой границы между сторонниками “Нашего”, за которыми и в огонь, и в воду, и сторонниками “начальства”, не заслуживающими доверия…
Команда смутно чувствовала, что где-то что-то неладно, но не умела разобраться: где — друзья, где — враги»…
Если бы капитан 2-го ранга Семенов дожил бы, не дай Бог, до 1917 года, он бы убедился, как мастерски враги России и русского народа пользуются этими особенностями коллективного сознания, которое было бы вернее назвать «коллективным бессознательным».
Не из-за этой ли в том числе «неустойчивости понятий, которые возникают в коллективном сознании народных масс, мыслящих не идеями, но образами», «Расплата» была скрыта от читателя весь советский период, а ее автор на всякий случай был оболган не только шустрым баталером, но и претендующим на офицерское происхождение автором «Порт-Артура».
Далее Семенов с грустью говорит: «Этот период ознаменовался вспышками неудовольствия на разных судах, даже на таких, как, например, “Нахимов”, на котором существовал солидный кадр старослуживых нижних чинов (да еще гвардейского экипажа), остававшихся на нем со времени последнего заграничного плавания».
Но 2-й эскадре повезло. У нее был вождь, в которого она верила.
Скажет, что отрубит!
«Непосредственное вмешательство Адмирала, его властное слово немедленно прекращали беспорядок, но, тем не менее, что-то, как будто, было подорвано. Нарушения дисциплины становились все чаще. Подъем на фок-мачте гюйса, сопровождаемый пушечным выстрелом [199] , сделался почти обычным явлением и уже не привлекал ничьего внимания. Преступления бывали серьезные; часто такие, за которые по законам военного времени полагалась смертная казнь…
199
Подъем гюйса (крепостного флага) на фок-мачте, сопровождаемый пушечным выстрелом, означает начало заседания «суда особой комиссии» — высшего судебного учреждения на эскадре, находящейся в отдельном плавании.
Адмирал не конфирмовал ни одного такого приговора… Однажды докладчик позволил себе высказать мнение, что излишняя мягкость может быть во вред, что надо показать прочим пример в целях устрашения…
— Излишняя мягкость? Ну нет! Я не из жалостливых! Просто считаю бессмысленным. Можно ли устрашить примером смертной казни людей, которые идут за мной, которых я веду на смерть? Перед боем всех арестованных выпустят из карцера [200] , и, как знать, может быть, они будут героями!.. — резко ответил ему адмирал.
200
Так полагается по уставу.
Каким-то путем этот разговор, происходивший с глазу на глаз, в тот же день облетел всю эскадру, и… странно, что преступления против дисциплины не только не умножились, но чувствительно сократились…
Передавались, конечно, не подлинные слова, а лишь идея, да и та приукрашенная, приобретшая характер легендарного сказания.
— Верно это, Ваше Высокоблагородие, — спросил меня конфиденциальным тоном вестовой, прибиравшийся в каюте, — будто “Наш” всякие штрафы до бою отставил? Как, мол, ни виноват, пущай кровью отслужит — не препятствуйте!
— Ты это откуда слышал?
— Ребята сказывают…
— А сам ты как полагаешь?
— Чего ж тут полагать! Известное дело — “наш”, он-те покажет! Скажет, что отрубит! Одно слово…»
Голос из Маньчжурии
«Предыдущие строки были уже напечатаны (в фельетонах [201] газеты “Русь”), когда из высококомпетентного источника мною были получены сведения, что вдохновенная проповедь г. К л ад о заслужила одинаковую оценку как среди офицеров 2-й эскадры (на Мадагаскаре), так и в среде их сухопутных товарищей (на полях Маньчжурии).
201
Фельетон в то время означал лишь рассказ с продолжением.
Письмо это так ярко подчеркивает солидарность взглядов “пушечного мяса” (морского и сухопутного — одинаково), так резко обрисовывает “его” отношение к героям, восседавшим на мягких креслах и никогда не слышавшим свиста неприятельского снаряда, что я позволю себе передать читателям некоторые выдержки дословно, не заботясь о стиле.
(Письмо, видимо, было писано наскоро, не для печати.)
“…Известные статьи г. Кладо и в действующей армии встречались с негодованием, и многие горячие головы называли эти статьи изменой России и Отечеству.