Вечером эскадра вышла в Южно-Китайское море. На многих судах эскадры начали готовиться к бою: возле орудий подвешивали сети минного заграждения, клали в них ряды коек и устраивали траверзы для защиты расчетов орудий от осколков. Командиры некоторых судов сами приказали выбросить за борт горючие материалы типа деревянных рубок, рундуков, внутренних деревянных бортов и обшивки. 

В тайне даже от старших служащих

В полдень 29 марта от эскадры отделился госпитальный пароход «Орел» и согласно приказанию Командующего пошел в Сайгон, чтобы запастись провизией, медикаментами, сдать в госпиталь больных, а также отправить телеграммы.

Командующий эскадрой телеграфировал в Петербург:

«29 марта нахожусь в 300 милях от бухты Камранг, в которой полагаю ожидать приказаний, если не буду атакован и недопущен в бухту следящим за эскадрою японским флотом. Испрашиваю Высочайшее повеление о дальнейшем движении соответственно положению дел на театре военных действий и положению Владивостока особенно. Если надо идти дальше, то необходимо очень поспешить»{205}.

«По-видимому, японский флот близко, получаем беспроволочные телеграммы, нам непонятные. Если эскадра нужна еще Владивостоку, если там есть пища для лишних тридцати тысяч, если остались боевые запасы для флота, то необходимо идти немедленно, не ожидая Небогатова. Потеря одной недели была бы трудно поправима. Если будет повелено идти во Владивосток, то необходимо, чтобы Министерство держало это в тайне, даже от старших служащих, и поддерживало агентскими телеграммами мнение, что эскадра будет ожидать здесь соединения с Небогатовым и с весенним отрядом. Если же поздно уже высылать эскадру во Владивосток, то необходимо возвратить ее в Россию — без базы она существовать долго не может»{206}.

Телеграммы были получены в Петербурге 1 апреля. В тот же день Адмиралу было отвечено, что Владивосток с суши не блокирован, запасы там есть, и он может идти туда, не ожидая Небогатова.

Утром 31 марта эскадра подошла к входу в бухту Камранг, а на следующее утро после траления входа и рейда расположилась в ней. «Настроение личного состава эскадры после 28-дневного океанского перехода было превосходное и весьма приподнятое»{207}.

Но вот с углем вновь были напряги. Ни правительственные агенты, ни командир «Дианы» светлейший князь Ливен обеспечить надлежащее количество угля эскадре для немедленного перехода во Владивосток не смогли.

Фактическая задержка эскадры продолжалась. Интересно, что в ней многие любители и профессионалы военной и военно-морской истории обвиняют уже адмирала Рожественского: ему ведь разрешили идти, не ожидая Небогатова. А нехватка угля — это такой грубый материализм!

«Я выйду в море для боя с ним»

«Не встретив неприятеля до захода в бухту Камранг, Командующий эскадрой 3 апреля 1905 года отдал приказание за № 182, начинающееся следующими словами:

“В случае появления в виду бухты значительных сил неприятеля я выйду в море для боя с ним…”»{208}Но неприятель не появлялся. Эскадре предстояло еще одно испытание перед боем. Почти месячное пребывание у берегов Аннама под парами в ожидании отряда Небогатова и пароходов с топливом для последнего перехода. Просто стоять в одной из многочисленных бухт не позволили французские союзники и правила «нейтралитета», которые Владычица морей Британия меняла как ей заблагорассудится.

Надо признать, что французским морякам и их командующему адмиралу де Жонкьеру было стыдно за свое правительство. 

Глазами французского адмирала

До конца дней своих не смог забыть адмирал де Жонкьер потрясение, испытанное им, когда он увидел, как русский адмирал, о котором говорит весь мир, идет навстречу ему по палубе своего флагмана, заметно волоча за собой правую ногу.

Высокая изможденная фигура, казалось, состояла только из кожи и костей. Измученное вытянутое лицо, выражавшее безысходную печаль, долго потом преследовало Жонкьера наяву и во сне. Лицо это было туго обтянуто желтой кожей — как у покойника, но на этом мертвом лице горели горячим яростным огнем живые черные глаза. Французский адмирал физически ощутил исходящую от этого человека невероятную, почти демоническую энергию, передающуюся каждому, кто хоть на мгновение вступал с ним в контакт{209}.

Иначе и не мог человек — хороший и благородный! — но чуждый православию, ощутить и расценить Веру, Верность Царю и Отечеству адмирала Рожественского, черпающего в этой вере и верности силы, необъяснимые для неверующих людей ничем, кроме демонизма. Огонь всепобеждающей веры в глазах человека далекие от жизни духа люди часто путают с мрачным пламенем бездны.

Но впечатление все равно было невероятным!

И, где было в его силах, старался де Жонкьер саботировать подлые и позорные распоряжения Парижа. Между французским и русским адмиралами возник род своеобразной дружбы двух солдат, честно выполняющих свой долг и, где возможно, старающихся помочь друг другу в его исполнении.

А в остальном… Читайте Альфреда де Виньи «Величие и неволя солдата». Очень поучительная книга. И написана хорошо. 

Версии и мнения

Есть разные версии и мнения, почему адмирал Рожественский почти месяц ждал Небогатова. Есть и такая, что он тянул время, ожидая, что эскадру отзовут, а получившейся грандиозной демонстрацией воспользуются для заключения мира. Более выгодного для России, чем стал Портсмутский. Об этом говорят такие разные авторы, как Борис Жерве и Франк Тисе.