В японских газетах при описании боя и гибели броненосца “Ушаков” было напечатано, что, когда к плавающему в море командиру броненосца подошла японская шлюпка, чтобы спасти его, Миклуха-Маклай по-английски крикнул японскому офицеру: “Спасайте сначала матросов, потом офицеров!”

Когда же во второй раз подошла к нему шлюпка, он плавал уже мертвый на своем поясе. В кают-компании броненосца был прекрасно написанный портрет Адмирала Федора Федоровича Ушакова. Часто на походе офицеры обращались к портрету и спрашивали: “Ну, что нам суждено?”

И им казалось, что на портрете лицо Адмирала меняло свое выражение. Было решено, что в случае боя тот из офицеров, кто будет в кают-компании, должен посмотреть на портрет, чтобы узнать, доволен ли своим кораблем Адмирал?

Один из офицеров, бывший случайно в кают-компании незадолго до гибели корабля, взглянул на портрет и ему показалось, что “Адмирал изъявляет свое удовольствие”». 

Победа духа

«В 1912 году я имел счастье командовать миноносцем в финляндских шхерах в морской охране Е.И.В. Государя Императора.

Во время Высочайшего смотра миноносцу Его Величество, спустившись в командирскую каюту и увидя висящую на стене фотографию броненосца “Адмирал Ушаков”, изволил меня спросить:

— Почему у вас фотография “Адмирала Ушакова”? Я ответил:

— Я участвовал на нем в Цусимском бою.

— Доблестный корабль, — сказал Государь Император, на что я позволил себе ответить:

— Если когда-либо Вашему Императорскому Величеству благоугодно будет назвать новый корабль именем “Адмирала Ушакова”, я почту за счастье служить на нем и, надеюсь, уже с большим успехом.

— Почему с большим успехом? — спросил Государь, делая ударение на слове “большим”.

— Потому, что тогда мы на нем потерпели поражение, — ответил я.

— Нет, это была победа духа. Один из лучших кораблей будет назван именем “Адмирала Ушакова”, — милостиво изволил сказать Его Величество. Слова Государя Императора несказанно меня обрадовали.

Царское слово крепко. Уже во время войны в Николаеве был заложен крейсер “Адмирал Ушаков”, но незаконченный до революции, не под этим именем, и не под Андреевским флагом, и не в строй Российского Императорского Флота вступил он для защиты чести и целости Великой России…

Но возродится Великая Россия, возродится под славным Андреевским Флагом Русский Флот, а в нем — крепко верю — в честь когда-то грозного для турок “Ушак-Паши” и в память доблестно погибшего в Цусимском бою броненосца один из кораблей с честью и гордостью будет носить имя “Адмирал Ушаков”, а другой — имя его доблестного командира — “Капитан 1-го ранга Миклуха-Маклай”»{273}.

Подвиг «Светланы» значительно менее на слуху, чем героическая гибель «Адмирала Ушакова», но заслуживает не меньшего восхищения и благодарной памяти.

Необыкновенный по изяществу силуэта крейсер был по сути великокняжеской яхтой, переименованной в крейсер по обстоятельствам военного времени. Таких «яхт» на эскадре было две: большая «Светлана» — Генерал-Адмиральская, и поменьше — «Алмаз», предназначавшийся для Наместника Е.И.В. на Дальнем Востоке адмирала Алексеева, но так в этом качестве и не побывавший.

Крейсер «Алмаз» под командой Флигель-Адъютанта капитана 2-го ранга Ивана Ивановича Чагина (в прошлом, как нам хорошо известно, прекрасного военного разведчика — военно-морского агента [атташе] в Японии, и доблестного участника боевых действий в Китае в 1900 году), сумел прорваться во Владивосток. «Светлану» ждала иная судьба.

О ней с бесхитростной простотой повествует письмо безымянного матроса с погибшего крейсера из японского плена. Одно из немногих свидетельств «нижних чинов», помещенных в сборники документов о бое.

Письмо о Цусимском бое матроса с крейсера «Светлана»

«(Страница родственных приветствий выключена: правописание исправлено.)

1905 г. 24 Ноября …Или, может, вы обиделись на мое письмо, что я вам ничего не писал про военные действия, а также про бой нашей эскадры. Вы должны сами знать, тогда продолжалась война, нам совсем не велели писать ничего, только сказали, кто желает уведомить родных, что остался жив, больше решительно не велели писать ничего. Письма наши не закрывались, потому что на почте читали каждое письмо раз пять».