— Да что ты заладил: сердца-сердца… Что у нас здесь — кардиология? Брюнет ему, видите ли, чего-то такое брякнул. Ну и брякнул!.. Ну и что?.. Да если все Брюнетовы ля-ля слушать… Что я, Брюнета не знаю?! Не дала ему Таня когда-то. Помнишь, он сам говорил: любовь, говорит, моя неразделенная и безнадежная. Значит — не дала. Вот он ее до сих пор стервой считает. А ты, Лёнька, — дурак, раз его слушаешь. Ты меня слушай. Понял?

— Конечно. Ты же Татьяну лучше знаешь, — невинно сказал Купцов, утыкаясь глазами в какую-то справку.

— Да! — категорически рубанул воздух Петрухин.

Но тут же осекся, недоуменно посмотрел на табачные крошки, рассыпанные по столу, смахнул их на пол.

— То есть ты не хочешь помочь человеку? Я правильно понял?

— Человеку хочу. А Лисе? Не знаю.

— Ну и шут с тобой! — как-то слишком легко согласился Дмитрий. — Тогда я сам.

Он сердито крутанулся в кресле и вышел из кабинета, громко хлопнув дверью.

В последнее время… Странные какие слова: «последнее время». Так и веет от них какой-то предрешенностью и безнадегой… Так вот в последнее время Татьяна Андреевна Лисовец жила словно бы в сумерках. Но не в тех романтических сумерках, где признаются в любви, читают Блока, где уснувшая река, белеющая перчатка, шуршащие у огня лампы мотыльки и беспечность, беспечность… Последнее время Татьяна жила в тревожных сумерках большого города. Где всё — двусмысленность, ложь и опасность… где живет и каждую секунду множится страх. Где крик «скорой», где оборотни улыбаются белозубо, витрины-витрины-витрины, и визит канцлера, и нет проблемы с одноразовыми шприцами, где мертвые всадники на рассвете растворяются над Финским заливом… Это сумерки города.

Худо было Тане. Худо и страшно. По этой причине последние несколько недель она старалась как можно меньше выходить из дома. Служившего какой-никакой, но все ж таки крепостью. На окнах-бойницах этой крепости отныне наглухо были задернуты все шторы — такой вот нехитрый способ отгородиться от всего внешнего, пугающего. Другое дело, что «внешнее» завсегда свою дырочку найдет. Опять же, совсем необязательно, что оно приходит именно через окно. Есть еще масса других способов «захода». Да вот хотя бы и через телефон.

Который именно сейчас как раз и ожил, затрезвонил-заголосил…

…Татьяна обреченно спустила босые ноги на паркет и медленно, двигаясь как зомби в сторону источника перезвона, прошла в прихожую. На дисплее установленного всего несколько часов назад АОНа высветились семь цифр номера, мерцавшие в полумраке коридора багрово, тревожно. Татьяна на цыпочках подошла к телефону, положила на японскую трубку холодную, узкую ладонь и тотчас отдернула ее. Словно бы обожглась…

Она не хотела отвечать. Не хотела снова слышать ТОТ голос. Если это, конечно, был он. Хотя… кто еще мог столь настойчиво трезвонить в эту пору? Когда стрелки на часах только-только перевалили, отсчитав восемь часов пополудни?

— Танюша! — Из кухни показался встревоженный Николай. — Надо ответить!

— Я… я не стану… Я… не хочу. Я боюсь…

— Танюша, успокойся. — Николай подошел и успокаивающе положил руки ей на плечи. — Теперь бояться совершенно нечего. Нужно ответить всего лишь на один звонок — и всё. И мы будем знать номер. Ты ведь сама говорила, как это важно. И Дмитрий Борисович тоже… Сейчас главное, ее не вспугнуть…

— Так вот же он, номер! Высветился! Видишь?

— А что если это все-таки не она?

— Да… да… ты прав… Я сейчас… — С невероятным усилием собравшись, Лисовец тяжело выдохнула и сняла трубку с раскалившейся базы. — Алло? Слушаю.

— ЭЙ, УРОДИНА! Ты там еще не подохла? А я думала, ты уже повесилась, тварь… В твоем положении это самый лучший выход, дешевка.

— Почему?! — Татьяна скосила глаза на коробочку присоединенного к аппарату диктофона. Увидев, как плавно и бесшумно крутится пленка в кассете, она почувствовала себя гораздо увереннее. — Почему «повеситься» — это лучший выход в моем положении?

— Потому что скоро небо тебе в овчинку покажется, тварь! Проститутка позорная…

И тут Татьяна не выдержала:

— Давай-давай, болтай, стерва! — зло, отчаянно закричала она. — Все твои слова пишутся на магнитофон! АОН уже определил номер, с которого ты болтаешь!

Пауза… Короткие гудки…

Бесшумно крутится пленка…

— Танюша! Ну зачем ж ты ей сказала? Ведь Дмитрий Борисович настоятельно просил…

— Потому! ПОТОМУ ЧТО Я НЕ МОГУ БОЛЬШЕ ТАК ЖИТЬ!

Заливаясь слезами, Татьяна бросилась обратно. В спасительный полумрак спальни. Прочь от ужасающего, обдающего холодком смерти «внешнего»…

Этим вечером Петрухин оказался дома непривычно рано, а посему решил в кои-то веки (здесь — первый раз за минувшие две недели) провести его «привычно пьяно». А именно — как в старые, не слишком добрые времена запоя, пришедшиеся на первые недели его жизни на гражданке.

Затарившись дюжиной банок пива, Дмитрий обосновался на кухне перед включенным телевизором и приступил к вдумчивому потреблению пенного продукта. В зомби-ящике крутили очередной сериал из великосветской жизни очередных ментов. Судя по нервно подрагивающей картинке и поигрывающим желваками мужественным профилям главных героев, накал драматизма неуклонно приближался к своему апогею. То бишь к финальной схватке со злодеями на фоне если не Рейнбахского водопада, то, как, минимум, петергофского фонтана. Впрочем, Дмитрий совершенно не вникал в происходящее на экране: телевизор жил своей жизнью, Петрухин — своей…