Волков остановил машинку и жадно вцепился взглядом в Долговязого.

– Ну? – не выдержал он.

– Мы на десятом этаже жили, короче, я с матерью там ругался, из окна грозился выпрыгнуть, прочая муть. Открыл я, значит, окно, а кошка взяла и сиганула. Вот это хочу исправить в натуре. Никак она у меня из головы не идет.

– Кошку? – не понял Волков.

– Да, – как-то смущенно улыбнулся Долговязый. – Машка звали.

Волков смотрел на Долговязого и как будто видел его впервые. А он уже опять стучал своей машинкой, вышивая фартуки.

За обедом, он поймал его за рукав.

– Так ты в каком году на «Пролетарце»-то работал?

– Ну, до суда. В июле кажись, года три назад.

– А Елагину знаешь такую?

– Не-а, – ответил Долговязый.

– Ну ладно, а кошак твой в каком году сиганул?

Долговязый задумался и покраснел.

– Мне одиннадцать было, значит в 93, кажется.

– А месяц какой?

– Да не знаю, ну вроде холодно было. Может январь. А может октябрь. Черт его знает.

– Ладно, иди, – отпустил его Волков.

«Как раз в 93-ий мне и надо, – размышлял Волков. – Только как этим управлять? Может быть, постоянно думать об этом? Вспоминать? Что там еще было в 93? Так, так, так».

Вечером, после проверки, он сидел на койке и вспоминал.

90-е годы. Развал СССР, пустые полки, потеря их с Ниной накоплений, задержки зарплат, километровые очереди в магазины, страх, сборы бутылок, чтобы подзаработать, талоны, выборы.

А вместе с тем жизнь вместе с Ниной в семейном общежитии института, где Волков работал после окончания. Веселая и счастливая, в целом, жизнь!

Через маму Нины, профессора Костину, они получали изредка заграничные вещи, обувь, продукты. Нина варила для Волкова джинсы-варенки.

Авария, положившая конец жизни Нины тоже была в 93-ем году.

«Какой насыщенный год, – думал Волков. – Вся жизнь уместилась в один. Что было потом, уже неинтересно. Цифры, отпуска, больничные, и больше ничего».

Из коридора донесся оглушительный крик сотен мужиков. В комнату ворвался шум, несколько человек что-то разгорячено обсуждали.

– Эй, – тряхнул Волкова кто-то.

Волков поднял голову – это был Долговязый.

– Ну чего? – недовольно буркнул Волков.

– Эй, Волков, совсем опух? Там же наши, наши забили! – лицо у Долговязого было счастливое и красное от волнения. – В натуре забили, Волков! Давай, вставай, ты чо!

Волков резко встал и пошел в общую комнату, где все смотрели матч по телевизору.

«Только посмотрю, кто забил, – думал про себя Волков, – больше ничего не интересно».

Волков зашел в комнату и ощутил спертый воздух, духоту, массу потных тел. Голова закружилась, он стоял, как рыба широко открывая рот, и вдруг ощутил резкую боль в груди.

В этот момент его оглушила еще одна волна крика. Все расплывалось перед глазами, но Волков успел увидеть, что все почему-то прыгают и обнимают друг друга. Волков потерял сознание.

Очнулся он от еще одного приступа боли в груди. Он лежал на кровати и задыхался. Вокруг не было никого, и он отчаянно забарабанил рукой по деревяшке кровати. На звук пришла медсестра.

– Проснулся? – удивилась она. – Что с вами? Вам больно? Я сейчас.

Она убежала и вскоре вернулась вместе с врачом.

– Давай укол, быстро, – командовал врач.

Волкову сделали укол в вену. Постепенно боль стала утихать.

– Сердце, Волков, сердце, – угрюмо кивнул врач. – Мы с вами немолоды, это и надо было ожидать. Не берегли себя.

– Всегда было в порядке, – устало протестовал Волков.

– Не думаю, – покачал головой врач. – У вас серьезный случай, Волков. У вас была деформация органов, видимо из-за какой-то серьезной травмы, сейчас это и вылезло. Я буду писать прошение о досрочном вашем освобождении. С такими болячками надо сидеть дома и думать о душе.

– О какой еще душе? – не понял Волков. – У меня не было травм.

– Как же не было, вот ваш рентген. Видите? Внутренние органы смешены. Я поднял вашу карту. У вас был перелом ребер, травма позвоночника, травма головы, сотрясение, остановка сердца.

– Что? Когда это было? – Волков попытался приподняться.

– Ну, это было давно, но дает о себе знать сейчас, Волков. На фоне этой картины сердечная мышца перетруждает себя, а сейчас я говорю о полном износе. Я не даю вам никаких советов, но готовьтесь к самому худшему. Мы с вами пожили. Можно, как говорится, приближаться к Богу.