Шрифт:
– Я приглашаю вас на танец. Можно?
– О! – воскликнул один из его товарищей. – Разве можно такой девушке отказать!
Она и правда была хороша: с горящими от отчаянного смущения щеками и глазами, с подобранными на висках красивыми заколками волосами – густой, до плеч, тёмной с медным отливом волной, – в своём лучшем платье, расклешённом, под поясок, со стоячим воротничком и рядом перламутровых пуговиц…
– Иди, иди, – подтолкнул другой офицер. – Может, это твоя судьба и конец холостяцкой жизни.
Сердце Лиды ухнуло вниз от радостного понимания: он не женат! Она танцевала, чувствуя его крепкие, но очень деликатные объятия, его лёгкий и элегантный стиль танца. Она разбиралась в этом: у себя в Балаклаве занималась в кружке бальных танцев. И сама она не скользила по паркету – летала, чувствуя, как молода, красива, счастлива…
Потом она сидела на стуле под колоннами, не могла отдышаться, вся пунцовая от волнения. Подруга восхищённо лепетала:
– Лидка, ты просто королева! А этот… Ну просто князь Болконский!
Подходили, приглашали её танцевать, но она отрицательно качала головой и всё ждала… Он пригласил её через три танца. На этот раз представился, спросил её имя. В конце танца, вся обмирая, Лида попросила его проводить её до дома тёти, где она жила. Антон проводил, и она, совсем уже теряя голову, назначила ему свидание – назавтра. Чуть приподняв иронично бровь, он сказал ласково, как маленькой девочке:
– Завтра не могу.
– А когда?
– Ну… в субботу можно.
Суббота – это почти через неделю!
– Как долго! – вырвалось у неё, и он засмеялся…
Дождалась. Встретились на проспекте Нахимова, хотели пойти на Приморский бульвар, но свернули к Матросскому бульвару. Было начало августа, что называется самый курортный сезон, и Приморский бульвар переполняли отдыхающие. На Матросском было не так многолюдно, особенно если сворачивать в уютные боковые аллеи. Лида испытывала такое счастье, что не скрывала этого. Прыгала на одной ножке, кружилась в своей красивой юбке-солнцеклёш, вскакивала на бордюры, опираясь на руку Антона, наклонялась понюхать цветы к вазонам. В этом её веселье было что-то неистовое, взволнованное, словно она не могла справиться с собой. Офицер, взрослый человек, понял это, стал расспрашивать девушку о семье, об учёбе. И она успокоилась. Рассказала о госпитале в годы войны, о своей учёбе… Они как раз подошли к памятнику капитану Казарскому с геройского брига «Меркурий», и Лида, глубоко вздохнув, остановилась, повернулась к своему спутнику.
– Антон, – сказала она быстро, словно боялась недоговорить. – Возьмите меня в жёны! Я буду хорошей женой. Я много умею, и готовить вкусно, и шить. Мама всегда говорила, что я очень аккуратная, даже слишком. И я ведь медик – буду им обязательно. А у вас ранения с фронта.
И она легонько прикоснулась к его нашивкам на правой стороне груди, на кителе.
– Лидочка, – ответил он ласково, – милая вы девочка… Вы меня не знаете…
Она вздрогнула всем телом, потому что Антон взял её за руки. Но в следующий момент она сама сильно сжала его ладони.
– Я люблю вас!
– Господи, ты ведь намного моложе меня. Сколько тебе лет? Восемнадцать?
– Девятнадцать… Почти. Антон, я буду любить вас всю жизнь!
Что-то произошло – именно в этот момент. Лида вдруг увидела, как полыхнуло странное пламя в тёмных глазах Антона – словно молния. Он рывком привлёк её к себе и поцеловал. В губы. По аллеям гуляли люди, но они стояли – одни! – под платаном, и никого не замечали. Антон долго не отрывался от её губ, а когда отстранился, сказал хрипло:
– Завтра идём в ЗАГС.
Пошли они туда через день, в понедельник. А через неделю Лида вошла его женой в изолированную двухкомнатную квартиру… Никогда больше Антон не целовал её так – страстно, нежно, отчаянно.
Гораздо позже, уже во втором браке, Лида вспоминала три года, прожитые с Антоном, как тяжёлый сон. Это при том, что внешне он был неплохим мужем. Курил, но не пил – только по поводам, только натуральные крымские вина. Пьяным жена никогда его не видела. Он хорошо обеспечивал её и родившуюся через год дочь. Настолько хорошо, что Лида даже никогда не интересовалась его зарплатой: какую часть он отдаёт в семью, сколько оставляет себе?.. Из-за ранений Антон не мог водить корабли, у него была высокая должность в военно-морском штабе.
Он никогда не сердился на неё, ни за что не упрекал. Он её не любил. Нет, это не то слово! Он был к ней равнодушен.
Поначалу его безразличие Лида принимала за сдержанность, отсутствие интереса к её жизни – за благородство, холодность и отрешённость в самые интимные моменты – за жалость взрослого опытного мужчины к ней, девчонке. Она тоже стеснялась и в первое время была ему даже благодарна. Прозрение, как снежный ком, катилось с горки, и случился момент, когда Лида поняла…
Это было в день её выписки из роддома. Она вышла на крыльцо с новорождённой дочкой на руках, подбежали подруги, стали её целовать, заглядывать под уголок одеяльца, подошёл офицер, товарищ Антона, поздравил. Потом она, как и положено, протянула ребёнка отцу. Антон взял свёрток так, словно выполнял долг: спокойно, уверенно. Девчонки теребили: «Смотри, смотри, хорошенькая какая!» Он глянул на приоткрытое личико дочери, улыбнулся: да, мол. Отвёл глаза – и всё. Здесь же, на крыльце, ещё двое папаш встречали жён с детьми, и Лиду так резанула разница в поведении! Один из мужчин был немного подвыпивший, другой трезв, но оба светились радостью, возбуждением, всё время что-то спрашивали о детках и глаз от них не могли оторвать. И Лида именно тогда поняла, ощутила всем обмершим своим телом, похолодевшими руками, больно пульсирующей кровью в висках: Антону не нужна ни она, ни их малышка! Они для него: что есть, что нет.