Кобзарь: Стихотворения и поэмы
вернуться

Шевченко Тарас Григорьевич
Шрифт:
Сизокрылою голубкой Село облетела; У всех была, всех видела, Все повеселело. Тех словами обласкала, Того напитала. Каждый божий день ходила В село. Помогала Всем и каждому; сироты У нее в покое Толпилися и матерью Своею святою Ее звали, и все село За нее молилось… А меж тем в селе евреи С казной появились. Князь доволен, продает им С мякиною жито, И молотить выгоняет Людей недобитых. Смолотили — чтоб не сглазить — За один часочек, И все дотла провеяли… К той же самой ночи Князь опять гостей сзывает, И пьет, и гуляет С ними в парке: нельзя дома — Дочка засыпает. Гремят, галдят, гудят буяны Срамные песни; верещит Визгливый хохот девки пьяной. «Гуляй! — хозяин им кричит. — Покуда наша дочка спит». А дочка взаперти сидит В своей светелке одинокой И смотрит: над горой высоко Луна багряная горит, Из тучи тихо выплывает, И горы словно оживают; Дубы в долину из лесов Отходят, привидений тише, И голоса сычей и сов Зловеще стонут из-под крыши, Лягушек крик со всех сторон… Смотрите, очи, как светлеет, Как полн огнями небосклон, Как, восходя, луна алеет; Смотрите же, пока вас греет, А звезды отгоняют сон. Голову склонив на руку, У окна сидела И до полночи печально На звезды глядела Княжна моя… Нагляделась, Да и плакать стала… Верно, сердце о невзгоде Тихо прошептало? Все равно уж! Поплакала Малость, усмехнулась, Помолилась и спать легла, И тихо заснула. А в парке в лежку все лежало — Бутылки, гости: где упало, Там и легло. А сам стоял, Стакан до капли допивал, Допил. Идет, не запинаясь, В покои… Гадина дрянная! Куда же лезешь ты? Очнись! Нет, не очнулся, вынимает Ключи, и двери отмыкает, И лезет к дочери… Проснись, Проснись же, чистая, проснись! Убей гадюку — искусает! Убей — и бог не покарает! Как Ченчи, за кинжал возьмись{216}. Отца зарезав, кардинала, Она небес не испугалась. Нет, не проснулась, крепко спит! А бог хоть видит, да молчит, Грехам великим попускает… Все тихо… Время пролетает, А после крик, а после гвалт И плач слыхали из палат, — Слыхали совы… После снова Все стихло… В этот тихий час Скирды и клуня занялись, Померкли звезды. Хоть бы слово, Хоть голос бы отозвался. Но паны в парке все храпели, Сбежались люди и смотрели, Как дым до неба поднялся… Проснулися утром гости, Видят — горе злое. Покинули они тихо Княжии покои… Так и мы его покинем, Так и бог покинет. Тебя только не покинет Невзгода отныне, Княжна моя, горемыка, Растоптанный цветик! Грехов тяжких искупленье Удел твой на свете, — Грехов отчих. Доля, доля, Лукавая доля! Покинь ее хоть под старость, Хоть на чужом поле, На безлюдье. Не покинешь, Повсюду нагонишь, Не отстанешь до могилы, Сама похоронишь. Никто не видел и не слышал, Куда она делась, — Думали, что на пожаре Бедняга сгорела.
_____
Стоит село невесело, Стены почернели У палат. И князь хворает, Не встает с постели. Никто к нему не заглянет, Не придет на помощь, Без призора старый грешник В проклятых хоромах. Чуть пришли в себя крестьяне, Бога умоляют, Чтобы к ним княжна вернулась, Откуда — не знают. Но святая не вернется… Куда ж она скрылась? В древнем Киеве навеки В черницы постриглась. На свет родиться — жить, любить, Сиять господней красотою, Парить над грешными святою И всякому добро творить. А кончить вот чем: понапрасну Себя в монастыре сгубить… Скитаяся по Украине, Забрел я как-то в Чигирин, В тот монастырь, что за песками, Среди болота, меж кустами В уединении стоит. Вот там-то мне и рассказала Черница старая о том, Как год тому назад пришла В их монастырь из-за Днепра Одна княжна. Заночевала И богу душу отдала. «Она скончалась молодою И хороша была собою, От солнца жаркого смугла; Да вот занемогла — лежала Недолго, лишь недели две, И все до крошки рассказала Сестрице Ксении и мне — И умерла. Где ни ходила! В каких-то праведных местах… А здесь, сердешная, почила… Вон в стороне ее могила… Еще не ставили креста».

[Орская крепость, 1847

Нижний Новгород, 1858, февраль 24]

N. N. («Солнце заходит, горы чернеют...»)

Перевод И. Воробьевой

Солнце заходит, горы чернеют, Пташечка молкнет, поле немеет, Отдых находят люди под кровом. А я гляжу… и думами снова Мчусь на Украину, в садик вишневый; Мчусь к ней мечтами, в мечтах витаю, И будто сердцем я отдыхаю. Чернеет поле, и лес, и горы, Звезда блеснула в синем просторе. Звездочка! свет мой! — и слезы каплют. Взошла ль уже ты на Украине? Карие очи ищут, нашли ли Звездочку в небе? Или забыли? Если забыли, дай бог, чтоб спали, Про мою долю и не слыхали.

[Орская крепость, 1847]

N. N. («Тогда мне лет тринадцать было...»)

Перевод А. Твардовского

{217} Тогда мне лет тринадцать было, За выгоном я пас ягнят. И то ли солнце так светило, А может, просто был я рад Невесть чему. Все походило На рай небесный… Уже давно на полдник звали, А я в бурьяне, в тишине, Молился богу, и едва ли Хоть раз еще на свете мне Так сладко, радостно молилось, Так сердце весело цвело, Казалось, небо, и село, И даже стадо веселилось, И солнце грело — не пекло! Да не долго солнце в небе Ласковое было: Поднялось, побагровело, Рай мой опалило. Осмотрелся, как спросонок: Село почернело, Божье небо голубое И то потемнело. На ягнят я оглянулся — Не мои ягнята! Оглянулся я на хату — Нет у меня хаты! Ничего господь мне не дал!.. Горький и убогий, Я заплакал!.. А девушка Рядом у дороги Посконь дергала, родная. Она услыхала, Увидала, что я плачу, Пришла, приласкала, Слезы вытерла ребенку И поцеловала. И снова солнце засияло, И словно все на свете стало Моим… дуброва, поле, сад!.. И мы шутя, смеясь погнали На водопой чужих ягнят. Пустяк! А вспомню, и сегодня Тоска наполнит грудь мою, — Ведь не пришлось в таком раю Мне жить по милости господней. Пахал бы я родное поле, Не слыл юродивым, своей Не знал бы горемычной доли, Не проклял бога и людей!..

[Орская крепость, 1847]

«He греет солнце на чужбине…»

Перевод А. Безыменского