­­­­Я попытался отпроситься хотя бы на денёк скататься в Москву, но дед, взяв меня за локоть, отвёл в сторонку и сказал вполголоса, глядя мимо меня:

– Михаил, ты, конечно, езжай к своей принцессе, если невтерпёж, но мы без тебя загнёмся в такой атмосфере, ей-Богу…

– Деда… – вздохнул я – и остался.

Саня клятвенно заверил, что всё будет в полном порядке, забрал Лизу под свою ответственность и махнул вместе с ней в Москву, зубоскаля на тему «Холин-второй – это твой выход на бис!», а я с тяжёлым сердцем остался разбираться с семейным миром, который, честное слово, был такой худой, что любая ссора лучше.

Говоря по совести, я не хотел бы отпускать Лизу одну с Шумахером – мало ли, что может приключиться, да и вообще… Не скажу, чтобы я ревновал. Просто считал, что вправе быть с Лизой – её лучшим другом, старшим братом, отражением, кем угодно. Не самое то, что нужно для хорошей дружбы в подобном «треугольнике», но сердцу не прикажешь. Дасе, к примеру, я так и не позвонил.

Весь день я жил от эсэмэски до эсэмэски, являя родителям лицо отсутствующее, равнодушное к внешним раздражителям.

Доехали до Москвы. Созвонились. На Краснопресненской. Встретились… Потом наступил самый тягостный период – следующая эсэмэска придёт, когда всё уже будет позади, а пока я мог только терзаться и проверять телефон.

Не выдержав, я сорвался из дома гулять, выплёскивая движением накатившую на меня тревогу. День выдался погожий, редкие облака стремились по небу от горизонта к горизонту, на глазах меняя свою форму причудливо, как картинка в калейдоскопе. По городу гоняли на великах дети, перекрикиваясь так пронзительно, как орут только в младшей школе, когда громкость и высота визга напрямую связаны с силой переполняющих тебя эмоций. Тявкали собаки. Пару раз я натыкался на роллеров и просто своих старых знакомых.

Ноги сами вынесли меня к Лизиному дому. Внутри я никогда не был – провожал до поворота и прощался, так что мне оставалось только гадать: а вон та женщина, зашедшая в дом – вдруг ей мама? Усилием воли подавив очередные угрызения совести на тему «Как я мог Лизу отпустить?!», я решительно повернул в обратный путь. Не хотелось попадаться на глаза её родственникам, нечего их наводить на мысли, с чего это вдруг дочь отрезала себе косу. Я вообще никак не понимал, как её родители ничего не замечают – ни мальчишеских привычек, ни одежды, ни того, что их дочь целый день пропадает непонятно где и никогда, никогда не приводит своих друзей домой…

Дед с бабулей, конечно, всегда давали мне полную свободу, но, во-первых, на то они и «старшее поколение», во-вторых, я всё-таки мальчик, а в-третьих, я прожил в этом городе больше половины жизни, меня тут знает куча народа… А Лиза – девочка, младше меня, только приехавшая. И не стоит никого сравнивать с моими родителями. Вот уж чем-чем, а образцом семьи мы на тот момент ни в каком виде не были.

Отвлекая себя подобными размышлениями, я вернулся домой, выдержал семейный обед и, виновато улыбнувшись деду, снова удрал. Первая весточка от Лизы с Шумахером мне пришла часов в пять, когда я сидел у Араба, – эсэмэска: «Кажется, мы нашли, кто хозяин!», и история их поездки в Москву стала постепенно складываться – сообщениями, звонками, разговором, когда я встретил «путешественников» на вокзале, и, разумеется, последовавшей за этим долгой ночной перепиской с Лизой.

Сколько раз за день я успел горячо пожалеть, что не поехал с ними, – не сосчитать. Но дело было сделано так, как сделано. А тот, кто остаётся в стороне, всегда жалеет, ведь с ним всё, разумеется, вышло бы и правильней, и лучше.

Так или иначе, но моё участие в экспедиции заключалось лишь в проводах на вокзал. Когда перрон вместе со мной остался позади, Саня с Лизой переглянулись, и на мгновение их охватило робкое чувство неловкости. Впервые они по-настоящему оказались наедине, без связующего звена в виде меня, пусть последние дни связующее звено из меня выходило разве что формальное.

Лизка смущённо забилась в угол, одёрнула рубашку и принялась старательно подворачивать рукава – хоть и на неё покупали, а всё равно рубашка ей была чуть велика. Саня хмыкнул и вольготно развалился на всём оставшемся сидении, пользуясь тем, что днём в рабочую неделю вагон электрички был пуст, если не считать мамы с девчонкой лет шести в другом конце – старшая читала, младшая увлечённо резалась во что-то на планшете. Ещё две тётки с громыхающей чем-то внутри сумкой-тележкой зашли на следующей станции, неодобрительно покосились на «молодых людей», с подозрением на маму с дочкой и, наконец, уселись на противоположной стороне, подальше ото всех.

Через электричку периодически проходили продавцы, заученно тараторя свои рекламные слоганы на тему супер-фонариков, «нано-губок» и бесконечных «настоящих шёлковых» палантинов, пару раз прокатывались тележки с мороженым-орешками-колой, дважды заглядывали баянисты, но их встречали без энтузиазма – по жаре хотелось дремать, а не слушать про «три белых коня».

Спасаясь от горе-музыкантов, Лизка заткнула уши и, пристроившись головой на плече у Шумахера, постаралась задремать, но ничего у неё не выходило. То било в глаза солнце, то снова врывался в сознание гнусавый голос очередного продавца… А Саня был тёплый, дружелюбный, уютно пах разогретым на солнце асфальтом и ничуточки не возражал против своей роли подушки. Вот только это мало помогало Лизе успокоиться и расслабиться, скорее уж наоборот…