– Не заметит пробитый капсюль гильзы? Или вовсе её отсутствие? – хмыкнул я.

Шумахер пожал плечами и забрал у меня нож. Когда ситуация доходит до абсурда, лучший способ закончить разговор – это пожать плечами и промолчать. В девяноста процентах случаев у собеседника не найдётся, что сказать в ответ на такое.

Впрочем, зря мы переживали – наша история, как наконец-то отпущенная пружина, стремительно раскручивалась и летела вперёд, пусть в тот момент мы этого ещё не замечали.

Мы забрались на последний этаж «недоскрёба» и, устроившись на краю, запыхавшиеся, пыльные, глядели на городские крыши. Те островами плыли среди колыхающегося зелёного океана, выравниваясь к пригороду, где их строили по строгим планам, а ближе к центру стояли как попало, вдоль косых, петляющих улиц, зарождённых задолго до строительства там первых «сталинок». Над всей этой панорамой плыло ярко-красное, удивительное и немного тревожное солнце, задевая краем самые высокие здания.

Где-то за нашими спинами довольно курлыкали голуби, избравшими своими домом верхние этажи «недоскрёба». Саня придерживал за плечо Лизку, которая свешивалась вперёд, разглядывая пустырь, по которому игрушечными фигурками носились играющие в мяч пацаны. Я сидел, откинувшись назад, и болтал ногами – душа, чувствуя внизу бездну, приятно щекотала пятки. День был солнечный, по-настоящему летний, не чета недавнему наводнению…

Разговор снова сполз на тему ножа и Бондарева, и только тут я вспомнил, что так и не отзвонился Андрею насчёт результата нашего вчерашнего визита, о чём сразу же и сообщил друзьям.

– Ну, сейчас звонить и говорить о вчерашнем как-то… – Лизка поморщилась. – Ну, неловко, да? О! Гляньте, какой гол!

Саня зевнул и привычным движением потянул Лизку на себя, не давая свалиться.

– Ну, тогда можно ещё раз сходить и отзвониться уже по поводу обоих «визитов», – предложил он лениво. – Только не прямо сейчас… Или просто сказать, как будто мы не вчера ходили, а сегодня. Что проще.

Шумахер никогда не заморачивался этическими проблемами бытовой лжи, а вот я так не мог.

Перед глазами снова встал образ Бондарева – неухоженного, непонятного, вызывающего тревогу. Что-то с ним было не так, и я силился понять, что именно. Ну мало ли одиноких мужиков на свете со своими тараканами и скелетами в шкафу? Но нет, в Бондареве было что-то совсем неправильное, плохое – не в том смысле плохое, что он человек нехороший, а наоборот, как будто человек-то он надёжный, правильный , но сейчас почему-то не хочет быть собой.

Я окончательно запутался и не сразу расслышал, что Саня что-то говорит, зацепил только самый конец фразы:

– … не нравится мне это.

– Что не нравится? – автоматически переспросил я.

– Всё, – вздохнул Саня. – В этой истории – абсолютно всё. Это нереально как-то: была война, а мы о ней вообще ничего не знаем, по соседству с нами живут её ветераны, а если не знаешь этого – то и не догадаешься… Ну вот девятого мая, например, сразу видно, кто ветеран! А тут…

– И что предлагаешь?

Саня, который только что призывал подождать или вообще никуда не ходить, сплюнул вниз, покосился на Лизу, подумал немного и предложил:

– Навестим его ещё раз, что ли? В лоб спросим, что случилось.

– Поддерживаю! – тут же отозвалась Лизка.

– Ну, если у нас демократия, то мой голос уже ни на что не влияет, – хмыкнул я. – А если абсолютная монархия…

– То кто король? – тут же заинтересовалась Лиза.

– Королева, как в Британии, – пошутил я, балансируя на тонком краю между издёвкой и подначкой. Лизка поняла, вспыхнула, а вот Саня только пожал плечами:

– Так идём?

– Идём… – я аккуратно задвинулся вглубь и только там встал, придерживаясь за стену. Сидеть – не страшно. А вот вставать… как-то не по себе, особенно когда ветер в спину толкает.

Спускались мы ещё дольше, чем забирались наверх. Туда – знай себе карабкайся, подсаживай Лизку, а вот вниз то ли спрыгивать надо, то ли медленно и аккуратно слезать. Понимаю я кошек, которые на дереве орут: «Снимяу-ути меняу-у-а!»

Впрочем, наш спуск завершился благополучно, если не считать пары ссадин – а кто их считает? – и того, что Лизка подвернула ногу и полдороги хромала, но при этом даже не открыла рта, чтобы пожаловаться. Вот это я понимаю – мужик. Да у меня тогда половина одноклассников – бабы, что бы они там в штанах ни прятали.