Мы даже не представляли, что это за организация такая и что там могут Андрею сообщить, но решили, что ему виднее. Проводили его на вокзал, дождались электричку, больше не разговаривая о Бондареве и ноже, пообещали как можно скорее посадить Илью на автобус и распрощались. Настроение у нас было странное, очень похожее на небо – там, над нашими головами, дымка сгустилась в высокие облака, затянувшие небо перламутровой плёнкой, как будто мы оказались внутри огромной устричной раковине. Солнце светило жемчужно-белым – нежаркое, далёкое. Вроде и не дождь, но и солнечным день не назовёшь.

После того, как вдалеке окончательно стих шум электрички, мы спустились с перрона на площадь, купили Илье в дорогу пакет пончиков, стараясь хоть как-то его утешить, погрузились в машину к Шумахеру и рванули на другой край города.

– Ребята, вы не торопитесь, – сказал нам Илья на прощанье, устраиваясь на автобусной остановке. До ближайшего рейса было ещё сорок минут. – Там много всего страшного происходило, в Афганистане. Война. Бондарев вас выслушает, но, боюсь, не сразу…

Мы кивнули, переглядываясь. Оставлять Илью в одиночестве нам было совестно – встреча с Бондаревым по нему сильно ударила.

– А как вы… Ну, как вы в России оказались? – спросила Лиза, мучительно подыскивая тему для разговора.

– Долгая история. Очень.

– Ну, за сорок минут уложитесь? – робко обнаглела Лизка, как это умела делать только она одна. Илья наконец-то улыбнулся.

– Да, – кивнул он. – Быстрее. Я коротко скажу: из Афганистана сюда приехал в девяносто шестом. Талибы там большую власть взяли, бандиты. Здесь тоже плохо, особенно чужому – я ещё русский язык плохо знал, но получше всё равно. Андрей мне помог. Он тоже воевал у нас, в Афганистане, офицер-десантник, а теперь иранист, языки персидские изучает. Я ему помог с дари и пушту, а он мне с русским… Хороший человек, бескорыстный. Если кому плохо, из ветеранов войны этой, помогает всем, чем может.

Мы помолчали, переваривая скупой рассказ, потом я спросил:

– А почему вы Илья? Бондареву вы назвались…

– Алишер Гази Калла, так меня зовут. Вернее, звали. Я крестился здесь, в православие, а потом постриг монашеский принял, тогда и нарекли Илией. В честь пророка Илии, который десантникам покровительствует…

– А как же ислам?

– За ислам у нас там талибы воюют. Не нужна мне такая вера, – отрезал Илья горячо. Я не стал вспоминать про крестоносцев и инквизицию, зачем с человеком спорить о том, в чём я совсем не разбираюсь… К тому же, кажется, инквизиция была у католиков, а у это же другая конфессия, вроде как – наверное, не стоит попрекать делами католиков человека из православия?.. По крайней мере, я так решил про себя и выбросил эту мысль из головы.

Мы ещё поговорили – о Бондареве, о том, что если мы одни придём, то он наверняка выслушает, о ноже и надписи… Я вдруг прямо спросил: АГК – это он? Илья отпираться не стал, покивал грустно и попросил, чтобы мы автобус с ним вместе не ждали, зачем нам время терять. Не скажу, чтобы ему пришлось нас долго уговаривать – нам и самим не терпелось куда-то выплеснуть накопившуюся энергию и переварить всё произошедшее.

Напоследок он подозвал Лизу и о чём-то с ней вполголоса переговорил. Лиза сначала отпрянула, потом удивилась, после хихикнула и наконец закивала, горячо убеждая Илью в чём-то. На наш вопрос, о чём шёл разговор, только отмахнулась смущённо и странно глянула на Саню.

Когда мы забрались в машину, я выглянул в окно – Илья сидел на остановке и читал что-то по маленькой, карманного формата книжечке, то и дело отрывая взгляд от текста и глядя вдаль. Губы у него при этом продолжали шевелиться.

Уже вечером я ещё раз спросил у Лизы, что же ей всё-таки сказал Илья?

Помедлив для приличия, она мне написала в ответ:

– Спросил, зачем я в мальчика переоделась. Там, в Афганистане, девочки в мальчиков переодеваются, когда сына у родителей нет, как бы вместо него, – и отправила смущённый смайлик.

– А ты что сказал?

– А я сказала, что почти так же, только сама решила. И что не сыном для родителей, а другом…

– Для?.. – провокационно уточнил я.

Лиза отозвалась только ещё одним смущённым смайликом.

Верно говорят: хочешь насмешить Бога – расскажи ему о своих планах. Ничего у нас на следующий день из визита к Бондареву не вышло – Санин отец забрал сына, машину и уехал что-то там в недрах нивы менять у знакомого автомастера. Конечно, он мог бы и обойтись без Шумахера – по крайней мере, на мой взгляд, – но поскольку машина в их семье на полном серьёзе числилась за Саней, отец его был непреклонен: «Сам и отправляйся к мастеру, а я так, лицо сопровождающее». Для нас это означало, что Саня уехал ранним утром, а вернётся только лишь к ночи, дождавшись в мастерской отца с работы. Так что мы на полный день оставались без друга и, разумеется, не могли идти к Бондареву вдвоём – Саня был уже полноценным участником нашей «эпопеи»…

Поэтому вместо визита к АИБ мы с Лизой наконец-то выбрались купаться – за пределы города, где никто не мог бы признать в Лизке Льва и не надо было заморачиваться с майками-шортами и прочими средствами маскировки, которые мне, по здравому размышлению, показались уже весьма и весьма сомнительными в плане эффективности.

Лиза гребла «недокролем», как часто плавают на реке те, кого учили в бассейне, – очков нет, под воду с головой уходить не хочется, дна не видно, какой уж тут спорт… Я – просто нырял, пугая Лизу до визга и представляя себя довольной жизнью выдрой. Мы так с Саней ещё в начальной школе развлекались, вслух вспоминать стыдно, а вот на речке само в голову лезет: «Я – выдра-выдра-выдра!», а ему, помнится, по душе больше всего пришлась собака-водолаз, ньюфаундленд. Тогда, во втором классе, Шумахер был соответствующе лохмат, это потом он начал стричься всё короче и короче, пока, наконец, от былой гривы не остался один чуб…