– Знаю, знаю. Но заместителям прокурора разрешается опаздывать, – улыбнулась она.

– Я позвоню, если будут новости.

– Сделайте одолжение, – бросила она в открытое окно. – Ну, теперь я уже точно должна лететь.

В задумчивости он побрел через Ветте-Виспорт. После долгих лет послушания нарушение правил приятно освежило. Ему вдруг захотелось свистнуть, и он бы свистнул, если бы умел.

Ван-Ин подскочил, когда Ханнелоре позвонила в пятницу утром в 7.45. Однако он рано встал.

– Привет, Питер. Это я. Надеюсь, что я вас не разбудила. – Ее голос звучал взволнованно. – Я не могу сказать много по телефону. Кто-то передал мне кое-что важное вчера. Я займусь этим, и мы поговорим. Увидимся сегодня вечером.

– Что вы имеете в виду? – спросил Ван-Ин с тревогой.

– К сожалению, Питер, это я должна сделать самостоятельно. Поверьте мне. Пока!

– Прекрасно, – буркнул он и повесил трубку. – Я должен был это предвидеть. – Он застонал. Это было не первый раз, когда его так кинули.

Он достал «Дювель» из холодильника и устроился в своем саду на стуле.

Трава была мокрой и холодной, но он отказался от тапочек, голова пухла от мыслей. Были ли заговоры реальные или воображаемые? И если это было реально, не слишком ли все надуманно? Почему Дегроф-старший так боится расследования? Что пытается скрыть? Если бы расследование пошло своим путем, никто бы не обратил внимания на то, что произошло с его сыном. Не сделал ли что-то очень плохое один другому? Ожидает ли Дегроф дальнейших действий?

Три «Дювеля» и сотни вопросов утомили Ван-Ина, и он задремал на своем садовом стуле. Солнце ласкало его, как довольного ребенка. Ему приснился сон про Робин Гуда. Он был монахом Туком и ожидал на берегу быстрой реки своих братьев, в компании с бочкой прохладного рейнского вина.

Ханнелоре потягивала кампари с содовой. Напротив сидела молодая женщина и механически помешивала в чашке кофе. У нее были классические удлиненные черты лица и загорелая кожа, покрашенные хной волосы она уложила в пучок. Одета она была в короткое пляжное платье без бюстгальтера. Она не отличалась особенной привлекательностью, но на ней было так мало надето, что большинство проходящих мужчин не могли удержаться от того, чтобы не бросить на нее хотя бы мимолетный взгляд.

– Никто не уживается с моим отцом, – сказала она глухо. – Он всех давит. Вот почему я убежала. У моей матери нет жизни. Я ненавижу своего отца. – Она положила ложку на салфетку и сделала несколько поспешных глотков кофе.

Ханнелоре улыбнулась, но не прерывала ее.

– Неудивительно, что моя сестра ушла в монастырь. Она не вынесла. Шарлотта… она была счастливой. Она хорошо училась, тогда моя мать отправила ее в школу-интернат. Когда она училась в Левёне, приезжала домой три-четыре раза в год, не чаще. В противном случае он, вероятно, взялся бы и за нее.

– Вы хотите сказать, что ваш отец плохо обращался с Бенедиктой?

Натали подняла голову, и искры ненависти мелькнули в ее глазах.

– Он пытался ее изнасиловать, – всхлипнула она.

– И ему удалось? – спросила Ханнелоре.

– Она утверждает, что он этого не сделал. Орели защищала ее.

– Он спал с Орели?

Натали подняла чашку, но сразу же поставила ее на блюдце. Ее рука дрожала, как будто она только что работала с отбойным молотком.

– Он приходил три раза в неделю. Это была цена, она должна была платить за Шарлотту.

– Она забеременела?

– Боже, нет. Он был слишком умен для этого. И есть много способов, чтобы избежать беременности…

Ханнелоре пожалела молодую женщину, сидящую перед ней. Она взяла ее за руку.

– Моя золовка была следующей в очереди, – всхлипнула она. – Но, по крайней мере, она заставила его платить.

– Вы имеете в виду Анну-Мари? – удивленно спросила Ханнелоре.

Натали кивнула:

– Он спал со всеми. И если было недостаточно жертв, он нанимал шлюх.

– Разве не ваш отец организовал брак между Гислаем и Анной-Мари?

– О чем вы? – фыркнула Натали. – Гислай гей. Мой отец никогда не примирится с этим. – Она говорила быстро, словно желая сбросить все это со своих плеч на одном дыхании. – Но он не получил меня, – сказала она с внезапной серьезностью. – Я вовремя ушла. Мужчины хотят только одного, я знаю это уже очень давно. Я ненавижу мужчин. Разве вы не видели, как они пялятся? – сказала она, указывая на улицу. – Да уж, невинные семьянины. Я ношу вызывающую одежду. По крайней мере, я знаю, что заставляет их чувствовать себя неловко рядом со своими женушками, когда те ловят взгляд своих муженьков, направленный на мои сиськи.