— Никуда я вас не отпущу, — отрезал он.

Как ни странно, вместо того, чтобы, по своему обыкновению, устроить скандал, Ванда решила применить иную тактику. Умильно заглядывая Грэму в глаза, самым что ни на есть медовым голоском она протянула:

— Ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! Мы будем очень осторожны, мы будем тихие, как мышки! Нас никто не увидит и не услышит! Мы найдем укромное местечко…

— …Где я вас тоже не найду, — закончил Грэм. — Нет!

— Ну тогда, может быть, ты пойдешь с нами, раз не хочешь отпускать нас одних? — продолжала мурлыкать Ванда.

Грэм почувствовал, что краснеет, и с удивлением увидел, что Корделия покраснела тоже.

— Ванда, ты что? — проговорила она страшным шепотом. — Ты хочешь, чтоб он сидел на берегу и смотрел на нас?

— А он отвернется, — пообещала Ванда, и в медовом ее голосе послышались зловещие нотки. — Правда, Грэм? Ведь ты отвернешься? Можно охранять нас, сидя к нам спиной, не так ли?

— Только обещай, что не будешь подглядывать, — влезла Корделия.

Грэм молча смотрел на них, не зная, то ли рассмеяться, то ли наорать на них. Какие же они еще дети!

— Грэ-э-э-эм, — сладко тянула Ванда, — ну пожалуйста, мы так давно не купались, ну позволь нам!

— Борон с вами! — наконец, в сердцах сказал Грэм. — Пойдемте.

Позже он сильно пожалел о своем мягкосердечии, потому как заподозрил, что это было тонкое издевательство, возможно, придуманное девушками заранее. Возможно, впрочем, что это была импровизация, оказавшаяся весьма удачной. Так или иначе, такой гаммы чувств, какую он перечувствовал, сидя на берегу речушки, ему еще испытывать не приходилось.

Купание заняло довольно много времени. Девушки вошли во вкус и на его увещевания поскорее вылезти на берег никак не реагировали. Точнее, они говорили: «Да-да, мы сейчас, еще минутку и будем одеваться», — но дальше этого дело не шло. Через полминутки они уже не помнили, что собирались одеваться. Самое обидное, что Грэм не мог предпринять никаких решительных действий — для этого нужно было, самое малое, обернуться — а об этом он не смел и подумать. Как можно обернуться, когда за спиной плещутся две обнаженные (или полуобнаженные, кто их знает) юные девушки; причем на одну из них и на одетую смотреть-то больно? И он сидел, не смея даже пошевелиться, и его бросало то в жар, то в холод…

Но, наконец, девушки, то ли замерзнув, то ли сжалившись над своим стражем, выбрались на берег и принялись одеваться. Грэм вздохнул с облегчением. Через десяток минут ему милостиво разрешили обернуться, и взору его предстали обе девушки, мокрые, веселые, раскрасневшиеся и одетые весьма небрежно. Правда, Корделия была одета гораздо тщательнее своей подруги, которая даже не позаботилась как следует затянуть шнурки рубашки, из-за чего Грэму пришлось прилагать немалые усилия, чтобы не пялиться все время на ее декольте. Он почти не сомневался, что небрежная откровенность Ванды — тщательно продуманный стратегический ход. Проклиная в душе весь женский пол, Грэм помалкивал и делал вид, что ничего его в туалете девушки не интересует.

Даже не дав им полностью высохнуть, он заявил, что пора заняться тем, ради чего они сюда явились. Для начала он заставил их облачиться в кольчуги, хотя Ванда и сопротивлялась.

— Почему ты ходишь без кольчуги, а мы должны мучиться? — возмущалась она.

— Потому что мне кольчуга будет только помехой, — да и нет у меня ее, — а за вашу безопасность я отвечаю головой.

— А если тебя убьют?

— Меня скорее убьют в кольчуге, нежели без нее.

Ванда фыркнула.

— Откуда нам знать, что это не пустая похвальба? В деле мы тебя еще не видели!

— Просто поверьте мне на слово. Кроме того, я же выполнил вашу просьбу… теперь выполните мою.

Сопя и чертыхаясь, Ванда натянула кольчугу; Корделия сделала это еще раньше, без дополнительных уговоров.

Конечно, гулять по лесу в кольчуге — удовольствие сомнительное, и касотцев поблизости не предвиделось, но лучше перебдеть, чем недобдеть, как бы неприлично это ни звучало.

На разведку отправились пешком. Оставлять лошадей без присмотра не хотелось, но ехать верхом сквозь частый подлесок было бы невозможно.

Грэм вообще лес не любил, не понимал, и плохо в нем ориентировался; густое сплетение ветвей над головой, зачастую без единого просвета, сбивало его с толку. Городской житель до мозга костей, он привык совсем к другому, и чувствовал себя в тесном хитросплетении городских улиц и переулков как рыба в воде, а частокол древесных стволов, перемежаемый кустарником и подлеском, вызывал у него тоску. Кроме того, встреться им неприятель, тут и мечом-то не взмахнешь…

Речушка, которая должна была привести путешественников к Серебряной, протекала в овраге; идти вдоль нее по низу было невозможно, ноги вязли в грязи, и пришлось пробираться поверху, поминутно выпутывая плащи из ветвей молоденьких рябин и елок.