Одним из сложнейших понятий квантовой теории является представление о нелокальности, бросающее вызов здравой идее о том, что все объекты изолированы и обособлены в пространстве. Нелокальность подразумевает связь между обособленными объектами, находящуюся за границами времени и пространства. Физик Джон Белл показал, что если пара квантовых частиц хотя бы раз вступала в контакт, то связь между ними сохраняется навсегда, независимо от того, насколько они потом удалились друг от друга. Индивидуальные явления кажутся нам локальными, но теорема Белла показывает, что за поверхностным миром явлений существует глубинная реальность, состоящая из невидимых квантовых связей, которые действуют мгновенно и непосредственно. Объекты и люди – видимые проявления, возникающие из сокровенного уровня квантово-волновой реальности и лежащего в основе всего энергетического поля.

Обычно утверждают, что воздействия этих квантовых связей настолько незначительны, что ими можно пренебречь, особенно на уровне макромира. Поэтому, рассуждая о личности, мы можем не учитывать квантовые явления. И здесь мы оказываемся перед дилеммой: считать ли нам ошибкой попытки включать квантовую физику в психологические теории или же ошибкой будет игнорирование этих новых знаний о сущности глубинной структуры реальности? В конце концов, для некоторых практических целей достаточно допущения о том, что земля плоская. Весь вопрос в том, насколько далеким будет наше путешествие.

Всякая теория создается с помощью понятийного мышления, но, как сказал Кришнамурти, мы не можем выйти за пределы мысли, используя только мысли. Проблема наших психотерапевтических теорий в том, что они не принимают в расчет трансцендентный уровень, который никак невозможно облечь в слова или понятия. Наши теории никогда не смогут найти адекватный язык. Любая теория в психотерапии – палка о двух концах. Важно иметь общую основу, некую интеллектуальную дисциплину, дающую возможность обучать навыкам и переосмыслять собственную практику. Теории могут оказаться очень полезными в периоды непонимания и неразберихи. Но из-за теорий мы начинаем смотреть на другого человека через экран слов и понятий, не позволяя себе углубиться в духовную сущность другой личности. Приверженность той или иной теории заставляет нас считать, что мы все понимаем. Теория может тормозить развитие и изменение. Мы начинаем действовать механически; полученные в процессе обучения теории и техники вынуждают смотреть только с одной перспективы. Так мы можем упустить самое главное. Вот почему Юнг говорил, что для каждого пациента нужна отдельная теория, а Кохут предупреждал об опасности подгонки своего понимания пациента под теоретические установки (Kohut, 1984, p. 67).

Парадоксальным образом та или иная теория, несмотря на все ее ограничения, постепенно помогает нам понять конкретную личность. Теория помогает нам сформулировать условия ее развития и особенности выполняемой ею умственной работы. Однако терапевт должен избегать опасности втискивания всего материала в рамки одной теории душевных болезней или развития. У каждого из нас есть любимая теория, но надо всегда помнить о том, что всякая теория дает нам лишь одну из перспектив, с которой мы смотрим на личность. Там, где фрейдист увидит эдипов комплекс, юнгианец обнаружит архетипический уровень психики, кляйнианец – инфантильную деструктивность, представитель психологии самости – перенос объекта самости и т. д. Использование одной лишь конкретной теории может увести в сторону от целостного, всестороннего понимания реальной личности. Копаясь в воспоминаниях и пытаясь понять, что делать, мы пытаемся вспомнить полученные в книгах знания, но при этом забываем о самом главном. Ведь когда мы начинаем судорожно копаться в своих знаниях, то ум возбуждается, а для ясности восприятия он должен оставаться в покое. Лучше всего было бы попытаться взглянуть на другого, не опосредуя свой взгляд никакими теориями, но трудные моменты всегда заставляют нас обращаться к полученным ранее теоретическим знаниям. Так мы отвлекаемся от самой терапевтической ситуации.

Часто говорят, что чистого восприятия не бывает, что любой взгляд, любая точка зрения требует теории, чтобы мы знали, чего искать, к чему прислушиваться. Однако терапевта можно сравнить с музыкантом, который настолько впитал в себя все знания, что в его игре не видно никакой теории. Применение теории вталкивает нас в рамки концептуального мышления, которое не позволяет увидеть, что же находится перед нами. На личность мы смотрим через призму готового, теоретически сконструированного образа. И, наряду с контрпереносом, это становится еще одним серьезным источником искажения нашего восприятия.

Даже когда образ пациента и его ситуация спонтанно возникают в бессознательном, например в сновидениях, чрезмерный акцент на этих образах может помешать нам рассмотреть личность как нечто целое. Образы – это всегда фрагменты, образ можно сравнить с проникшим в темную комнату лучом света, который освещает лишь маленькую часть комнаты, в то время как все остальное остается во тьме. Чрезмерный акцент на образах фрагментирует личность. Образ всегда двойственен, аналитичен, его ограниченность как бы говорит нам: «так и не иначе». Поэтому образы не дают цельного, законченного представления о личности.

Сомнительно, что какие-либо достижения в развитии теории психотерапии помогут рано или поздно полностью решить эту проблему. Духовная реальность личности не может быть классифицирована и переведена на язык терминов. Истина живет переменами, теории же инертны, они могут раскрыть лишь часть целого, а всякую проблему переводят на язык своих категорий. Вот почему любая психотерапевтическая теория рано или поздно демонстрирует свою ограниченность. Психотерапия, всецело основанная на теории, превращается в идеологию, а всякая идеология по природе своей способствует разобщению. Мне приходилось работать с терапевтами, чьи теоретические взгляды расходились с моими – в итоге мы оба оставались недовольны работой. Чтобы видеть личность такой, какая она есть, мы должны быть внутренне свободны. Но свобода и понятийное мышление несовместимы, потому что последнее привязывает нас к тому, что уже известно.

С другой стороны, мы не можем заниматься практикой без набора определенных навыков; в некоторых ситуациях только теория и может помочь. В этом контексте я бы хотел бы предложить минималистский подход, включающий теорию недвойственности и идеи Кришнамурти, подчеркивающие важность тотального внимания, освобожденного от суждений, оценок и сравнений. Мне кажется, очень близко к этой позиции подошел Бион (Bion, 1967), когда заявил, что у терапевта не должно быть воспоминаний, желаний, знаний и понимания. Все это меняет реальность, не позволяя нам принять ее такой, какая она есть. Все вышеперечисленные факторы меняют наше восприятие; лишь увидев личность, мы можем понять ее; и только настоящее понимание приводит к правильным реакциям и действиям. Бион понимал, что на нашу память полагаться не стоит, ведь воспоминания искажаются бессознательным. Всякое желание, например, изменить другую личность, влияет на наши суждения. Память создает иллюзию точного воспроизведения прошедшего события, а желание – это то, каким бы мы хотели это событие видеть; оба они не позволяют увидеть ситуацию такой, как она есть. В конце концов, скажете вы, мы на все смотрим сквозь ту или иную призму, но Бион утверждает, что призма наших воспоминаний и знаний дает заведомо неправильное изображение. Неизвестное должно стать важной частью каждого сеанса. Как только терапевт начинает соотносить услышанное здесь и сейчас с мерилом теории, он оказывается в прошлом, упуская возможность услышать другого. Говоря словами Биона: «Внутри каждого сеанса происходит эволюция. Из бесформенной тьмы возникает нечто» (Bion, 1967, p. 18).