„Милый, дорогой братъ.

„Я теб пишу не съ тмъ, чтобы доставить теб удовольствіе, но съ тмъ, чтобы тебя побранить. Я сегодня утромъ говорила моему мужу: ршительно, болзнь увеличивается. Еще Бетюну куда ни шло хать запереться въ Ривайеръ съ конца марта, такъ какъ онъ тамъ что-то строитъ въ Прекруа… Но я не думаю, чтобы голубятня С.-Сильвера была доступна украшенію. Но тогда?… Если я не вмшаюсь, братишка, то въ одинъ прекрасный день ты проснешься монахомъ картезіанскаго ордена. Это было бы жаль!

„Ты, значитъ, скучалъ въ Париж? Нужно было пріхать къ намъ въ Каннъ. Сезонъ былъ чудесный! Май Бетюнъ разскажетъ теб о нашихъ карнавальскихъ безумствахъ. Всего только три недли тому назадъ она насъ покинула со своими малютками, вызванная въ Парижъ, гд она находится вроятно и теперь, по случаю болзни одной изъ своихъ старыхъ филадельфійскихъ знакомыхъ, миссъ Стевенсъ, проведшей также зиму въ Канн… довольно скучной особы! но… однако на чемъ я остановилась? Ахъ да, я теб попросту говорила, что хотла бы тебя видть здсь. Робертъ былъ бы въ восторг отъ твоего посщенія. Климатъ юга настолько излчилъ его гортань, что онъ съ жадностью изыскиваетъ случай, чтобы упражнять ее политическими спорами, а ты знаешь, я недостаточно сильна въ этомъ; твой племянникъ только и клянется святымъ отшельникомъ Треморомъ, а у Низетты глаза такъ и сіяютъ, какъ только произносится твое имя… Что касается меня, я умираю отъ желанія тебя расцловать. Вотъ уже шесть мсяцевъ, какъ я этого не длала… а мы оба съ тобой такіе любители писать письма, что до твоего послдняго письма мы перекинулись всего тремя письмами въ стил телеграммъ. Поэтому ты понимаешь, что у меня есть тысячи вещей, которыя необходимо теб разсказать… Моя голова полна проектовъ. Не смйтесь, милостивый государь, мн 32 года, я на 14 мсяцевъ старше Васъ и чувствую ужасную отвтственность; это существованіе Вчнаго Жида или пустынника теб совершенно не подходитъ, я хочу тебя женить, дорогой Мишель; я даже подыскала теб жену.

„Почему я не сижу подл тебя, на какой-нибудь изъденной червями старой кафедр башни Сенъ-Сильвера, облокотившись на старый столъ, заваленный пергаментами. Мн было бы такъ пріятно отвчать на твои вопросы: сколько ей лтъ, хороша ли она? Ей 22 года, братишка, и она хорошенькая, къ тому же ты ее знаешь. Ты ее видлъ у меня за обдомъ, кажется 6 лтъ тому назадъ. Въ сопровожденiи своей почтенной воспитательницы, боготворившей ее и нжно называвшей Занной, она провела въ Париж нсколько мсяцевъ, чтобы исполнить желаніе бабушки и изучить боле основательно языкъ, которымъ тамъ говорятъ и которому не выучатъ грамматики. Ты только что вернулся изъ какой-то варварской страны и собирался вновь отправиться въ Богъ всть какую. У меня было приглашено около полдюжины человкъ и между ними твой другъ Альбертъ Даранъ, читавшій намъ нчто въ род лекціи по археологіи, раскопкамъ, о Саламбо и о столькихъ скучныхъ вещахъ, что несчастное дитя заснуло, къ великому конфузу уважаемой воспитательницы…

„Ты помнишь, не такъ ли? Но я сжалюсь надъ твоимъ любопытствомъ. Дло идетъ о дочери мистрисъ Джексонъ, о нашей маленькой американской кузин, о той сирот, бабушкой которой была наша тетка Регина. Вотъ уже во второй разъ она осиротла, бдная Занна! Ея единственный родственникъ дядя, усыновившей ее, умеръ въ прошломъ году. Она пріхала въ Каннъ въ декабр съ этой старой миссъ Стевенсъ изъ Филадельфіи, знакомой именно съ госпожой Бетюнъ, и сдлалась лектрисой этой послдней, не столько ради увеличенія своихъ доходовъ, сколько для того, чтобы чувствовать себя подъ защитой: странная вещь, когда подумаешь, что рчь идетъ объ американк! Эта молодая двушка — сокровище, мой дорогой Мишель! и добрая, сердечная! Правда, небогатая, — ты знаешь, что тетя Регина ничего не оставила, а наслдство пріемнаго отца боле чмъ скромно, но что теб изъ того? Ты никогда не удостаивалъ взглядомъ всхъ тхъ особъ съ прекраснымъ приданымъ, которымъ я тебя представляла… Однимъ словомъ, эта прелесть меня покорила, и мой энтузіазмъ могъ бы еще долго говорить по этому поводу, но я жду, чтобы окончить мою защитительную рчь, когда буду имть тебя подъ моимъ материнскимъ взглядомъ. Какое торжество, братъ, если бы моему сумасбродству удалось женить мудрость!…

„Кстати, насчетъ сумасбродства, угадай, кого я видла въ прошлый разъ въ Монте-Карло? Она была проздомъ, вдова и боле чмъ когда-либо очаровательная женщина. — Франко-русскій союзъ, мой милый, или другими словами графиню Вронскую. Графъ умеръ внезапно отъ кровоизліянія въ мозгъ, и такъ какъ онъ умеръ безъ завщанiя, красавица Фаустина возвращается въ Парижъ такой же бдной, какъ въ т дни, когда вы вздыхали, ты и она, подъ снью Кастельфлора. Это врно, что въ продолженіе семи лтъ она имла удовольствіе ухаживать за ревматизмами Вронскаго!

„Я, вполн естественно, воздержалась обратиться съ разговорами къ этому ненавистному для меня созданію, и вс эти подробности узнала отъ г-жи Вернье, влюбленной въ нее. Между нами, мн кажется, Вронскій не внушилъ Фаустин отвращенія къ браку, — что въ высшей степени удивительно, — и у нея большая охота выудить себ новаго мужа; и вотъ, немного утомленная Невскимъ проспектомъ, она явилась попытать счастья въ окрестностяхъ Булонскаго лса. Она можетъ закинуть новую удочку въ Опер будущую пятницу. Эта милая маленькая Вернье довела свою угодливость до того, что дала ей свою ложу. Видишь, я не довольствуюсь болтовней, я сплетничаю.

„До скораго свиданія, любимый братъ… Подумай немного о моей прелестной молоденькой американк. Хотя ты этого совершенно не заслуживаешь, я все же нжно цлую тебя:

Твоя Колетта“.

Мишель прочелъ внимательно отъ начала до конца это длинное письмо, изъ котораго онъ усплъ лишь просмотрть первыя строки, такъ какъ оно было подано ему въ ту минуту, когда онъ уходилъ. Проектъ его сестры вызвалъ усмшку въ его карихъ глазахъ. Женить его, да еще на иностранк, дальней родственниц, имя которой минуту назадъ онъ не былъ бы въ состояніи вспомнить!

Новая выдумка этой прелестной, сумасбродной Колетты!

Внучка тети Регины. На самомъ дл эти слова говорили слишкомъ мало.

Романическое замужество м-ль Регины Треморъ съ ученымъ филадельфійскимъ врачемъ, докторомъ Брукомъ, прибывшимъ въ Парижъ на конгрессъ, совершилось лтъ за пятнадцать до рожденія Мишеля; и такъ какъ появленія г-жи Брукъ во Франціи становились съ теченіемъ времени все рже и рже, Мишель видлъ тетю Регину одинъ только разъ уже вдовую, всю въ черномъ, съ лицомъ уже поблекшимъ, которое избороздили слезы, съ еще блокурыми волосами, которые упрямо продолжали виться подъ креповой шляпкой. Ее знали за небогатую, — лабораторія и клиники ея мужа поглотили столько денегъ!… Чувствовалось, что она утомлена Америкой и американцами, которые такъ же мало понимали ее, какъ и она ихъ. Однако раньше, чмъ возвратиться въ Филадельфію, гд была замужемъ ея единственная дочь, она сказала: „кончено, я больше не вернусь сюда“. И она боле не вернулась и писала лишь только черезъ долгіе промежутки. Она потеряла во время эпидеміи и зятя и дочь; наконецъ она умерла и сама, уставъ отъ жизни, не оставивъ на свт никого, кром внучки, 14-лтней двочки.