— С тех пор, как замок необитаем, — сказал он, — там, наверное, накопилась тысяча вещей, которые надо поставить на места для того, чтобы Жильберта не была разочарована. А все это вряд ли сумеет сделать управляющий.

Утром он выехал в собственном маленьком автомобиле, Но никому, даже мадам де Праз, не обмолвился о том, что его ждет Обри у ворот дома № 47 по улице Турнон. Подсадив его на машину, Лионель направился по прекрасной дороге в Шеврёз вместе со своим сообщником, осчастливленным такой необычайной честью.

Неожиданный успех Обри, удача, с которой он открыл таинственного покровителя Фредди, произвели впечатление на Лионеля. И он решил, что осмотр замка с таким находчивым сотрудником может привести к интересным заключениям. Ведь до сих пор смерть госпожи Лаваль считалась хотя и трагической, но, во всяком случае, естественной. Никто не подозревал, не осматривал этих мест под таким углом зрения. А между тем выходило, что человек по имени Жан Морейль и по прозвищу Фредди выказывал признаки такого сильного беспокойства, что его можно было заподозрить в причастности к смерти мадам Лаваль. Признаки беспокойства усугублялись еще и его умением укрощать змей. В смерти этой он участвовал в своем вторичном состоянии, когда он был не Жаном Морейлем, а Ужом-Фредди. Насильственную смерть, конечно, установить было трудно за неимением не только доказательств, но даже разумных объяснений. Зато это допущение лишало трагическое происшествие его таинственности.

— Ибо, — говорил Лионель своему спутнику, — то, что змея убежала, вполне допустимо. Но гораздо менее допустимо то, что она проникла в комнату моей тети через это трудно досягаемое отверстие.

Что бы он сказал, если бы познакомился с выводом Жана Морейля, который тот сделал из рассказа супругов Лефевр, выводом, заключающимся в том, что змея могла выйти только через то же самое маленькое отверстие в ставне, что она была убита и зарыта еще до полуночи? А двери были открыты только на рассвете!

— Любопытно! — заметил Лионель. — Пока мне в голову не приходила мысль о преступлении, я безо всяких колебаний принимал все эти странности. А теперь, с тех пор как я что-то подозреваю, они мне режут глаза!

— Господин граф, не надо преувеличивать того, что вы называете странностями. Подобное видишь на каждом шагу, и я слышал о кончинах более необыкновенных и все же простых и… вполне приличных, если так можно выразиться. Случай иногда обладает необычайной изобретательностью!

— Верно, Обри! Но подумайте о тех совпадениях, которые группируются вокруг Фредди…

— Это неясно, господин граф, очень неясно…

— Не так уж неясно. Тут есть некоторый туман, если вы уж так хотите, есть какой-то провал между странностями кончины и указаниями, касающимися Фредди; мне это представляется двумя концами цепи, середина которой погружена в туман или исчезает в пустоте. Но оба конца цепи тянутся один к другому. Достаточно, чтобы вынырнуло еще одно или два звена, и непрерывность цепи будет неоспорима.

Обри вытянул губу в знак сомнения.

— Господин граф, я вам уже сказал. Я не помню, чтобы Жан Морейль бывал когда-нибудь в Люверси.

— Но, черт возьми, ведь вы могли бы его видеть только ночью и в образе мошенника!

— Согласен, господин граф. Хотя у меня и чуткий сон, но я тоже ничего не слышал в ночь смерти мадам Лаваль.

— Ба! Это еще ничего не доказывает. Во-первых, вы спали на втором этаже. Во-вторых, есть люди, которые двигаются так же бесшумно, как змеи. И вам известно, что Фредди принадлежит к их числу!

Лионель никогда еще не рассуждал так верно. Ибо в ту ночь горничная Мари могла же подняться к себе на второй этаж так, чтобы никто этого не слышал; следовательно, какой-нибудь человек мог бродить вокруг замка и не разбудить спящих на втором этаже.

— В общем, — добавил Лионель, — меня больше всего смущает не то, что вы ничего не слышали, — вы ведь спали на втором этаже, — но то, что я ничего не слышал, а я спал на первом. Жильберта, которая совсем не спала, тоже ничего не слышала, находясь возле моей матери в будуаре, рядом с комнатой тетки. Тем более, что я прекрасно знаю чуткость моей матери: малейший подозрительный звук уже не дает ей спать.

— Совершенно верно, ваш Фредди ходит неслышно, как кошка, — подтвердил Обри. — Однако, граф, я больше полагаюсь на мой нюх, чем на ваши предположения… Вчера ночью в баре я беседовал с Фредди. Фуркаду тут ничего не удалось подслушать. Ява в дело не вмешивается… Говорили о разных девушках… Фредди любит такие вещи, это ясно как дважды два. Его искушает грабеж, и я держу пари, что он уже пронюхал кое-что. Я его потихоньку заберу в руки, вот увидите, заберу!

— Ладно! Увидим, кто из нас двоих получит доказательства раньше: заставите ли вы его совершить нападение с целью грабежа, или я буду иметь в руках доказательства совершенного им убийства!.. Ах, Обри, если б я знал! Я вышел бы в парк выкурить папироску в ту прекрасную летнюю ночь, пять лет тому назад, вместо того чтобы спать там наверху, как болван!

Обри бросил на него хитрый взгляд.

— Э, господин граф, — сказал он, — при всех этих ваших штуках, при всех этих новых чертовских выдумках с «раздвоением» и «переменным сознанием» и тому подобным, уверены ли вы, что вы спали в ту ночь в своей собственной постели? Я теперь ни за что и ни за кого не отвечаю.