Мы сли въ обитую розовымъ кретономъ ея комнату. (Я помню какъ онъ устроивалъ эту комнату и совтовался со мной о кретон). – Она начала плакать. И можетъ быть долго не перестала бы еслибы не пришелъ Соколовъ, ихъ буфетчикъ, съ докладомъ30 о томъ, что мсто31 то, которое назначила Прасковья едоровна, будетъ стоить 200 р. – Она перестала плакать съ видомъ жертвы взглянула на меня, сказала по французски, что это ей очень тяжело, но занялась съ Соколовымъ и даже я слышалъ, что очень внимательно распорядилась о пвчихъ. – Я все сама длаю сказала она мн. Я нахожу притворствомъ увренія, что не могу. Всегда можно. И меня сколько можетъ развлекать – длать для него же. – Она опять достала платокъ. И вдругъ какъ бы встрехнулась. – Однако у меня дло есть къ вамъ: Въ послдніе дни, онъ ужасно страдалъ.32

– Страдалъ?

– Ахъ, ужасно. Послднія не минуты, а часы. Онъ не переставая кричалъ 18 часовъ.33 За тремя дверьми слышно было.

– Ахъ, что я вынесла.

– Неужели?

– 18 часовъ корчился и кричалъ не переставая. – Я вздохнулъ, и тяжело. Мн пришло въ голову: что какъ и я также буду 18 часовъ, но тотчасъ же я понялъ, что это глупо. Иванъ Ильичъ умеръ и кричалъ 18 часовъ, это такъ, но я это другое дло. Таково было мое разсужденье, если вспомнить хорошенько; и я успокоился и съ интересомъ сталъ распрашивать подробности о кончин Ивана Ильича, какъ будто смерть34 было такое приключеніе, которое совсмъ не свойственно мн.

Я особенно подробно описываю мое отношеніе къ смерти тогда35 потому, что именно тутъ въ этомъ кабинет съ розовымъ кретономъ, я получилъ то, что измнило совсмъ мой взглядъ на смерть и на жизнь.

Я получилъ именно отъ Прасковьи едоровны записки ея мужа, веденныя имъ во время послднихъ 2-хъ мсяцовъ его смертной болзни. Посл разныхъ разговоровъ о подробностяхъ дйствительно ужасныхъ физическихъ страданій, перенесенныхъ Иваномъ Ильичемъ (подробности эти я узнавалъ только по тому какъ мученія Ивана Ильича дйствовали на нервы Прасковьи едоровны) посл разныхъ разговоровъ Прасковья едоровна передала сущность ея дла ко мн. Оказывается, что за 5 дней до смерти, когда у Ивана Ильича еще были промежутки безъ страшныхъ болей по часу, по получаса, въ одинъ изъ этихъ промежутковъ Прасковья едоровна застала его за писаньемъ. И открылось, что онъ два мсяца пишетъ свой дневникъ. Одинъ только Герасимъ, буфетный мужикъ, зналъ про это. На вопросъ: что? зачмъ? На упреки, что онъ вредитъ себ, Иванъ Ильичъ отвчалъ, что это одно его утшенье – самимъ съ собой говорить правду.36 Сначала онъ сказалъ ей: «сожги ихъ посл меня»; но потомъ задумался и сказалъ! «А впрочемъ, отдай Творогову (т. е. мн). Онъ все таки боле человкъ чмъ другіе, онъ пойметъ».

И вотъ Прасковья едоровна передала мн записную графленую книжечку счетную въ осьмушку, въ которой онъ писалъ.

– Что жъ это? – спросилъ я. – Вы читали?

– Да, я пробжала. Ужасно грустно. Ни по чемъ не видно такъ, как по этому, какъ страданія его имли вліяніе на душу. Вотъ это ужасно, и нельзя не признать правду за матерьялистами. Онъ уже былъ не онъ. Такъ это слабо, болзненно. Нтъ, связи, ясности, силы выраженья. А вы37 знаете его стиль. Его отчеты это были шедевры. Мн самъ П. М. Онъ былъ у меня (это былъ главный нашъ начальникъ) и очень былъ добръ. Истинно какъ родной. Онъ мн сказалъ, что это было первое, лучшее перо въ министерств. A здсь, – сказала она, перелистывая пухлыми, въ перстняхъ пальцами книжечку, – такъ слабо, противурчиво. Нтъ логики, той самой, въ которой онъ былъ такъ силенъ. Мн все таки это дорого, вы возвратите мн, какъ дорого все, что онъ. Ахъ! Мих. Сем. какъ тяжело, какъ ужасно тяжело – и она опять заплакала. Я вздыхалъ38 и ждалъ когда она высморкается. Когда она высморкалась, я сказалъ: поврьте… и опять она разговорилась и высказала мн то, что было, очевидно, ея главнымъ интересомъ39 – имущественное свое положеніе. Она сдлала видъ, что спрашиваетъ у меня совта о пенсіон, но я видлъ, что она уже знаетъ до малйшихъ подробностей то, чего я не зналъ, все то, что можно вытянуть отъ казны для себя и для дтей. – Когда она все разсказала, я пожалъ руку, поцловалъ40 даже и съ книжечкой пошелъ въ переднюю. Въ столовой съ часами, которыя онъ такъ радъ былъ, что купилъ въ брикабрак, я встртилъ въ черномъ его красивую, грудастую, съ тонкой таліей дочь. Она имла мрачный и гнвный, ршительный видъ. Она поклонилась мн, какъ будто я былъ виноватъ. Въ передней никого не было. Герасимъ, буфетный мужикъ, выскочилъ изъ комнаты покойника, перешвырялъ своими сильными руками вс шубы, чтобы найти мою, и подалъ мн.

– Что, братъ, Герасимъ, жалко.41

– Божья воля. Вс тамъ же будемъ, – сказалъ Герасимъ, улыбаясь и живо отворилъ мн дверь, кликнулъ кучера, поглядлъ и захлопнулъ дверь.

Я взялъ записки и вечеромъ посл клуба, оставшись одинъ, взялъ эту книжечку на ночной столикъ и сталъ читать.42 —

Вотъ эти записки.

<16 Декабря 1881.43

6-ю ночь я не сплю и не отъ тлесныхъ страданій. Они все таки давали мн спать, но отъ страданій душевныхъ ужасныхъ, невыносимыхъ. Ложь, обманъ, ложь, ложь, ложь, ложь, все ложь. Все вокругъ меня ложь, жена моя ложь, дти мои ложь, я самъ ложь, и вокругъ меня все ложь.44 Но если я страдаю отъ нея,45 я вижу, значить, и эту мерзкую ложь есть во мн и правда. Если бы я весь былъ ложь, я бы не чувствовалъ ее. Есть46 во мн, видно, маленькая, крошечная частица правды, и она-то – я самый, и она то теперь, передъ смертью, заявляетъ свои права; и она то страдаетъ, ее то душатъ со всхъ сторонъ, забиваютъ, и это мн больно, больно такъ, что хоть бы скоре смерть. Пусть потухнетъ или разгорится эта искра. Теперь же одна жизнь моя – это самому съ собой среди этой лжи думать47 правду. Но чтобы ясне думать ее, чтобы найти эту правду, когда ложь затопитъ меня, я хочу написать ее. Буду писать пока силы есть, буду перечитывать, а кто нибудь посл прочтетъ и можетъ быть очнется.

Начну сначала, какъ это все сдлалось со мной.>

Записки эти ужасны. Я прочелъ ихъ, не спалъ всю ночь и похалъ на утро къ Прасковь едоровн и сталъ разспрашивать про ея мужа. Она мн много разсказала и отдала его переписку, его прежній дневникъ. Когда уже похоронили Ивана Ильича, я еще нсколько разъ былъ у Прасковьи едоровны, разспрашивалъ ее, разспрашивалъ его дочь, Герасима, который поступилъ ко мн. И изъ всего этаго я составилъ себ описаніе послдняго года жизни Ивана Ильича.

Исторія эта и самая простая и обыкновенная и самая ужасная. Вотъ она:

Иванъ Ильичъ умеръ 42 лтъ, членомъ судебной палаты. Онъ былъ сынъ Петербургскаго чиновника Государственныхъ Имуществъ Тайнаго Совтника, составившаго себ маленькое состояніе. Иванъ Ильичъ былъ 2-й сынъ, старшій былъ полковникъ, а меньшой неудался и служилъ по желзнымъ дорогамъ, сестра была замужемъ за Барономъ Гриле. И Баронъ былъ Петербургскимъ же чиновникомъ. Иванъ Ильичъ воспитывался въ Правовденіи, говорилъ по французски, бывалъ на балахъ у Принца б., спрашивалъ, сынъ ли онъ отца, былъ долженъ швейцару и за пирожки, носилъ respice finem медальку, былъ на ты съ товарищами, по выход заказалъ фракъ и вицмундиръ у Шармера. Было веселое время, тонкій, ловкій правовдъ тотчасъ по протекціи отца поступилъ чиновникомъ особыхъ порученій къ начальнику губерніи и высоко и весело носилъ первые два года знамя comme il faut-наго правовда – честный, общительный, порядочный, съ чувствомъ собственнаго достоинства и съ непоколебимой увренностью, что онъ свтитъ во мрак провинціи. Иванъ Ильичъ танцовалъ, волочился, кутилъ; изрдка и здилъ по уздамъ съ новенькимъ петербургскимъ чемоданомъ и въ шармеровскомъ вицмувдир, походкой порядочнаго человка всходилъ въ кабинетъ начальника и оставался обдать и48 говорить по французски съ начальницей. – Было веселое, легкое, спокойное время. Была связь съ одной изъ дамъ, навязывавшихся щеголеватому правовду, и связь эта чуть было не затянула Ивана Ильича. Но пришла перемна по служб, связь разорвалась.

Перемна по служб тоже была веселой. Были новые судебные учрежденія. Нужны новые люди. Уже и такъ Иванъ Ильичъ несъ знамя порядочности и прогресса; а тутъ еще на знам написалось: европеизмъ, прогрессъ либеральность, гласный судъ – правый и короткій. Сомннья въ томъ, что быть судебнымъ слдователемъ дло нетолько хорошее, но прелестное, не могло быть. Права огромны, несмняемость, въ 5 класс. И Иванъ Ильичъ сталъ судебнымъ слдователемъ такимъ же совершеннымъ49 и50 comme il faut-нымъ. Дло кипло. Иванъ Ильичъ хорошо писалъ и любилъ элегантно писать. И былъ увренъ въ себ. И дло шло. Но тутъ, въ другой провинціи, прежде чмъ завязалась новая связь, наскочила не старая, но уже и не молодая двица. Иванъ Ильичъ прельщалъ ее, какъ всхъ. Двица прельстилась, но понемногу стала затягивать Ивана Ильича и затянула. И Иванъ Ильичъ женился. Женитьба Ивана Ильича была первый актъ жизни, съуживающій первый размахъ. Прасковья едоровна была стараго дворянскаго рода, не дурна, полна, чувственна, было маленькое состояньице. Все бы это ничего. Но Иванъ Ильичъ могъ расчитывать на самую высокую партію, а это была партія ниже средней. Впрочемъ, что же, женитьба не мшаетъ карьер. И если я уже попался, то могу сказать себ, что я не продаю сердце. Такъ и сказалъ себ Иванъ Ильичъ. И мечталъ о супружескомъ счастьи такъ, что кром прежнихъ удовольствій холостой жизни будетъ еще домашняя поэзія. Но тутъ оказалось, что жена ревнива, зла, язычна, скупа, безтолкова, и что удовольствія холостой жизни, даже самые невинные, какъ танцы, клубъ надо оставить, a вмсто поэзіи очага имть ворчливость,51 привередливость, укоризны. – Это была первая тяжелая пора жизни Ивана Ильича, но онъ съумлъ найтись. Вся энергія Ивана Ильича перешла на службу. Онъ сталъ52 честолюбивъ: И служба – бумага хорошо написанная стала понемногу цлью и радостью его жизни. Пошли дти, состояньице жены ушло на обзаведеніе, жена стала укорять и требовать. И потому служба и честолюбіе усилились еще тмъ, что одна служба могла давать деньги. И Иванъ Ильичъ работалъ много, охотно, и его цнили какъ хорошаго служаку, и повысили. Но тутъ случилось другое непріятное событіе. Будучи уже товарищемъ прокурора и лучшимъ, правя всегда должность, Иванъ Ильичъ ждалъ, что его не обойдутъ при первомъ назначеніи въ Прокуроры. Оказалось, что Гопе, Товарищъ Прокурора, забжалъ какъ-то въ Петербургъ, и его, младшаго, назначили, а Иванъ Ильичъ остался. Иванъ Ильичъ сталъ раздражителенъ, ввязался въ дло съ Губернаторомъ. Онъ былъ правъ; но начальству суда было53 неудобно имть непріятность съ губернаторомъ. Къ нему стали холодны. Все это взбсило Ивана Ильича, онъ бросілъ все и пошелъ на мсто ниже своего въ другое вдомство. – Надо было перезжать. Жена замучила его упреками. Жизнь и служба были непріятные. Жалованья было больше, но жизнь дороже, климатъ дурной – говорили доктора. Умеръ сынъ. Жена говорила, что отъ климата, что онъ виноватъ во всемъ. Жена со скуки кокетничала съ губернаторомъ. Повышенія и перехода назадъ не предвидлось, самъ онъ заболлъ ревматизмами. Положеніе было дурное со всхъ сторонъ. Но Иванъ Ильичъ не отчаявался, похалъ въ Петербургъ. Тамъ черезъ друзей отца и одну даму устроилъ себ вновь переходъ въ министерство юстиціи на мсто выше того, которое занималъ его товарищъ. Ему общали, но перевода все не было до54 1880 года. – Этотъ то годъ былъ самый тяжелый въ жизни Ивана Ильича. – Но тутъ помогла вдругъ и его энергія и счастье, и стало все понемногу устроиваться. Вотъ съ этого то времени и начинается эта ужасная исторія послдняго года жизни Ивана Ильича, которую я хочу разсказать.