Затмъ, съ одной стороны, условія моего положенія и служебнаго и семейнаго таковы, что я долженъ соблюдать извстный decorum106 по отношенію вншнихъ сторонъ религіозныхъ установленій, и я соблюдалъ и соблюдаю и эти формы, хотя и не приписываю ему107 ршающаго значенія. Затмъ, съ другой стороны, я не могу не признать того, что въ пользу религіозныхъ учрежденій говоритъ ихъ древность, всеобщность, если можно такъ выразиться, и потому я никакъ не возьму отрицать ихъ безъ строгаго изслдованія и полагаю, что они помшать никакъ не могутъ. И вотъ я прожилъ такъ четверть столтія et je m’en trouve tr`es bien,108 чего и вамъ желаю».

Такъ говорилъ Иванъ Ильичъ, и ему казалось, что онъ и думалъ совершенно такъ за три мсяца до своей смерти, но въ т три мсяца, которые онъ проболлъ до своей смерти, мысли эти его очень измнились.

К главе IV.

Теперь же109 всякая неудача подкашивала его и ввергала въ апатію и110 отчаяніе. Казалось бы, ему должно бы было быть ясно, что эти отчаянія и апатія происходятъ отъ болзни; но онъ длалъ совершенно обратное разсужденіе: онъ говорилъ, что эти неудачи и непріятности производятъ его болзни, и только больше сердился на людей и на случайности.111 Ухудшало его положеніе то, что онъ читалъ медицинскія книги и совтовался съ докторами. Ухудшеніе шло такъ равномрно, что онъ могъ себя обманывать, сравнивая одинъ день съ другимъ – разницы было мало.112 Но когда онъ не совтовался съ докторами,113 тогда ему казалось, что идетъ къ худшему; и очень быстро.114 Его тянуло къ больнымъ – у каждаго больнаго онъ разспрашивалъ про его болзнь, прикидывая къ своей, и радовался, когда состояніе того больнаго было хуже его. Но его тянуло къ докторамъ.115 И не смотря на это, онъ постоянно совтовался съ докторами.

К главе IV.

Въ суд Иванъ Ильичъ замчалъ или думалъ, что замчаетъ, что на него приглядываются, какъ на человка, имющаго скоро опростать мсто. И если старались уменьшить его работу, брать ее на себя, то, ему казалось, только для того, чтобы меньше и меньше онъ занималъ мста, а потомъ бы и вовсе стереть его. Все это ему смутно казалось, накладывая новыя тни на его все омрачающую жизнь; но онъ не сознавалъ этаго ясно и боролся по инерціи съ однимъ только желаніемъ не сдавать – быть тмъ, чмъ онъ былъ прежде. Ему казалось, что онъ прежде былъ чмъ-то.116

К главе IV.

И странное, ужасное дло, такое, котораго никакъ не ожидалъ Иванъ Ильичъ, ширмы семейной жизни, любовь къ семь, забота о жен, дтяхъ, то самое, что онъ часто выставлялъ какъ главный мотивъ его дятельности, какъ оправданіе многихъ и многихъ поступковъ, въ которые онъ самъ врилъ, – эта приманка къ жизни исчезла прежде всхъ другихъ, исчезла сразу безвозвратно и нетолько никогда не могла успокоивать его, но эти отношенія его къ жен, дтямъ только раздражали его.

Сразу, какъ только она посмотрла сквозь эти ширмы, онъ понялъ, что все это хуже, чмъ вздоръ, что это былъ обманъ съ его стороны, что онъ никогда ничего не длалъ для семьи, для дтей, что онъ все длалъ для себя и пользовался только этимъ предлогомъ для того, чтобъ, скрывая свой эгоизмъ, длать то, что ему пріятно. И ложь эта теперь ему была противна. Онъ къ жен чувствовалъ нетолько равнодушіе, но гадливость при воспоминаніи о прежнихъ отношеніяхъ; и досаду, злобу даже за ея равнодушіе къ его смерти и притворство заботы о его положеніи, которое онъ видлъ, что она признаетъ безнадежнымъ.

Къ дочери было тоже чувство. Онъ видлъ, что она тяготится его положеніемъ. Сына было жалко немножко за то, что онъ придетъ, рано ли, поздно ли, къ тому же отчаянію и той же смерти.

Главное же, между нимъ и семьею было лжи, лжи ужасно много. Эти поцлуи ежедневные, эти денежныя отношенія, эти соболзнованія ежедневныя, одинакія, эти предложенія ходить за нимъ, ночевать въ его комнат, длаемыя со страхомъ, какъ бы онъ не принялъ ихъ, – все это была ложь, и было гадко.

Такъ разлетались прахомъ вс его прежнія утшенія настоящей жизни. Такъ же разлетались и воспоминанія прошедшаго, которыя онъ вызывалъ одно за другимъ въ свои длинныя, мучительныя, безсонныя – главное одинокія, совсмъ одинокія ночи.

Онъ перебиралъ все, что манило его въ жизни, и прикидывалъ воображеніемъ къ тому, что было теперь.

«Ну что, если бы теперь то, что было тогда, могъ ли бы и я жить?» говорилъ онъ себ. И онъ вызывалъ самыя сильныя радости. И что же она сдлала съ ними? Вс эти радости стали ужасомъ. Вс —кром первыхъ воспоминаній дтства. Тамъ было что то такое, къ чему хотлось вернуться, съ чмъ можно было жить, если бы оно вернулось. Но это было какъ бы воспоминаніе о комъ то другомъ.

Того Вани съ любовью къ нян,117 съ нжностью къ118 игрушк,119 – тотъ былъ, и того уже не стало. О немъ, о потер того Вани, только хотлось плакать. Но какъ только начиналось то, чего результатомъ былъ теперешній онъ, Иванъ Ильичъ, такъ вс. казавшіяся тогда радости превращались подъ ея вяніемъ.во что то ужасное, отвратительное.

Начиналось это съ Правовднія. Ему вспоминалось, какъ онъ недавно еще съ товарищами подъ освщеніемъ воспоминанія, подобнаго лунному освщенію, перебиралъ все – и швейцара, и учителей, и воспитателей, и товарищей, и какъ все выходило весело, поэтично, даже тепло, радостно; и вдругъ теперь, подъ этимъ яркимъ, яркимъ, жестокимъ освщеньемъ, которое произвела она, – все это представлялось другимъ, ужаснымъ!