–  Я не собираюсь рубить. Всё идёт по-старому.

–  Мне-то видно, что нет.

–  Всё идёт по-старому!
– повторил он с нажимом.
– Никаких Настасий больше не будет.

–  Утешаешь? Обманываешь?

–  Я сказал - не будет! Это решено.

–  Уж хотелось бы верить. А не то слух пошёл - ты Настасьича пожелал узаконить… - Мягко так ввернула. Да испуганно осеклась, не договорив: обернувшись, князь прожёг её недовольным взглядом. Прорычал, как тигр:

–  Пожелал, и что? Станешь возражать? Женщина промямлила:

–  Так ведь больно нехорошо, право слово. Для чего тебе? Мало ли единственного наследника?

–  Пьяницу, гуляку? Шалопая и олуха? Не прочетшего и десятка книг? Знающего только псарню с крольчатником?

Ольга защитила Владимира:

–  Он ещё исправится и возьмётся за ум.

–  Вот тогда и получит княжество. А пока что замена не помешает.

Тут в княгине тоже взыграла гордость. Встала и сказала упрямо, словно и не плакала, не скулила униженно:

–  Этому не быть.

–  То есть как - не быть?
– поразился он.
– Кто мне помешает? Уж не ты ли?

–  Я.
– И уставилась на него - жёстко, хищно.

–  Да каким же образом?

–  Хоть каким. Упрошу владыку Кирилла не потворствовать сему. Челобитную отпишу в Киев к митрополиту. А понадобится - к самому патриарху в Царь-град! Я костьми лягу, но Настасьича в княжичи не пущу!

Осмомысл скрестил руки на груди. Отозвался холодно:

–  Ты считаешь, что я допущу твои козни? Долгорукая усмехнулась:

–  Если только бросишь меня в острог. Но не думаю, чтобы ты решился.

Князь проговорил:

–  Нет, в острог не брошу. Но прогнать - и тебя, и Владимирку с его попадьёй - с Галицкой земли запросто могу.

–  Не посмеешь. Побоишься позорища.

–  Вот увидишь, курица. Только пальцем пошевели, только рот раскрой супротив намерений моих - полетишь как пробка из бутылки. Вместе со своим недоноском!

Тяжело дыша, Юрьевна пошла к двери. Проворчала через плечо:

–  Ты ещё припомнишь это мгновение. И особенно - слово «недоносок». Ох, не в добрый час ты его сказал!

–  Не стращай же ты, кикимора болотная!

–  Сам лешак и упырь!

В общем, разругались. Князь в Тысменицу больше не совал носа, но указ о признании Олега собственным сыном издал, получил благословение от епископа Кирилла и отправил грамоту с нарочным в Киев к митрополиту. И как раз накатило Рождество, Святки и Крещение. Ольга и Матрёна отправились помолиться в женский Благовещенский монастырь, что вёрстах в тридцати от Галета (ныне украинский город Монастыриска), а оставшийся в одиночестве Ярослав всё не мог решить - ехать на охоту или пропустить. В принципе хотел, Всей душой стремился, но, с другой стороны, очень опасался молвы: дескать, под предлогом охоты поскакал навестить Настасью. Да и если до конца откровенно, сам боялся её увидеть - и не устоять, вновь польститься. А ещё зашёл Кснятин Серославич и подлил в огонь масла:

–  Лучше отложи, батюшка, мой свет, лесованье, не серди боляр. Многие и так не довольны распоряжением твоим по Настасьичу. Говорят: виданное ли дело - узаконивать побочных детей! Сроду такого не было. И размолвка ваша с княгиней тоже всем известна. Поостерегись.

–  Ишь чего!
– возмутился тот.
– Будут мне указывать, как себя вести! Вновь зашевелились? Я их приструню. Мой отец жаловал вельмож-то не больно, да и от меня пусть не ждут милостей. Завтра уезжаю в Тысменицу.

–  Говорят, объявился Вонифатьич… - неожиданно признался печатник.

–  Где? Когда?
– ахнул Осмомысл.

–  Вроде в Болшеве. Володимер же вроде его не принял. Может быть, и врут.

–  Врут, что объявился или что не принял?

–  Не имею понятия, - взор отвёл подручный. Князь прошёлся по клети, потерев пальцами виски. Начал рассуждать:

–  Уж не сын ли Берладника свистнул ему? Феодор сидел у Давыдки Смоленского, ничего не предпринимая. А теперь - пожалуйста, запах жареного учуял. Мерзость. Тать. Баламутить боляр не дам!
– Замер посреди горницы.
– А княгиня? Точно ли поехала на восток? Или же на север, тоже в Болшев?

–  Исключать нельзя.

–  Вот что, милый Кснятинушка: разошли дозорных. Пусть разведают всё до мелочей. А потом доложишь.

–  Будет сделано, батюшка, мой свет.

Посидев один, Ярослав послал за Олексой Прокудьичем, занимавшим в последние годы место дворского - управляющего княжескими делами, ведавшего казной и судебными приговорами; после Серославича - первое лицо. Тот пришёл взволнованный, и седой хохолок на его лысой голове то и дело подпрыгивал, поднимаясь вопросительным знаком.