–  Хорошо вельми.

Он не отходил от неё и, заглядывая в лицо, умилительно улыбался:

–  Ты такая дивная. Никого нет тебя прекрасней.

–  Да и ты у меня уродился славный. Тятенька-то ездит, навещает тебя?

–  Реже, чем хотелось бы. Чаще присылает подарки. Отчего вы не вместе и живете порознь?

–  Так нельзя же, Олеженька, коли у него супруга-княгиня, Ольга Юрьевна. Быть женатым сразу на двух не позволил Господь.

–  Но ведь я - Осмомыслов сын всамделишный?

–  Ну, само собою.

–  Разве ж можно быть сыном не от жены?

–  Получается, можно.

–  И от этого я не княжич, как брат Володимерко?

–  Да, поэтому.

Лоб гармошкой собрав, что-то вспоминал. А потом спросил:

–  Что такое «бастардус»?

Настя покраснела и попробовала уйти от ответа:

–  Это нехорошее слово, заморское. Лучше его не произносить.

–  Нет, а как истолковать?

–  Да на что тебе? Где ты слышал?

–  Про меня так вельможи бают. Стало быть, не любят?

–  Болтуны, охальники. Плюнь на них.

–  Отчего ты боишься изъяснить?

–  Не боюсь нимало. Изъясню, изволь. Так латинцы называют отпрысков короля или императора, появившихся не в его семье, а на стороне.

–  А-а, ублюдков?

Рассердившись, внучка Чарга проговорила:

–  Как тебе не стыдно ругаться? Вот не ожидала! Мальчик не смутился, а печально определил:

–  Значит, я бастардус. Потому-то меня и держат в лесах, а не в Галиче.

–  Ну и что?
– Мать ладонью распушила его волосы.
– Чем в Тысменице плохо?

Он сказал задумчиво:

–  Да не знаю. Вроде бы ни в чём не нуждаюсь. С Тимофейкой мы живём душа в душу. Но внутри червячок сосёт: для чего я не княжич, а какой-то бастардус?

–  Значит, так Господь захотел. Испытание, ниспосланное с Небес. Чтобы ты, пострадав, сделался духовней и чище. Сын кивнул:

–  Понимаю, маменька. Надо не роптать, а терпеть. Ибо ничего случайного нет и на всё воля Божья.

Так они прожили два чудесных дня - в разговорах, прогулках, трапезах, и Олегов Трезорка следовал за ними по пятам неизменно, тявкал радостно, хоть и был уже в собачьих летах, приближаясь к восьми годам. А на третьи сутки прискакала кавалькада из Галича: князь, его подручные и охранники. Осмомысл взбежал на крыльцо, почерневший от пыли, нервный, увидав Настеньку, выкрикнул со злостью:

–  Как ты смела воротиться назад? Убирайся прочь к своему Андронику! Лучше уходи добровольно, или я спущу на тебя борзых.

У неё подогнулись колени, и, упав к ногам Ярослава, Женщина взмолилась:

–  Пощади, батюшка, мой свет… не казни, прости! За вое легкомыслие я уже наказана - смертью малой дочери и скитаниями по свету… Разреши остаться в Тысменице при Олежке, родной моей кровиночке!..

Но её бывший покровитель рассердился ещё сильнее:

–  Слушать не желаю! Об одном прошу: не вводи в искус и не вынуждай вышвыривать тебя силою. Собирайся живо!

Тут вперёд вышел Чаргобай. Он за время отсутствия в Галиче очень возмужал, превратившись в зрелого, кряжистого витязя, перенявшего от Берладника бычью шею и крепкие ноги. Твёрдо и весомо проговорил:

–  Не замай, Ярославе, или дело будешь иметь со мною. Осмомысл рассмеялся едко:

–  Я? С тобою? Не было печали мараться! Не встревай, племяш. А не то свистну верным гридям, и они тебя затопчут копытами лошадей.

–  Пусть попробуют. Прежде чем затопчут, уложу их с десяток, как пить дать!
– И со звоном выхватил из ножен короткий меч.

Князь немедленно кликнул молодцов из отряда Гаврилки Василича: те, стуча сапогами, побежали по ступеням крыльца и, держа сабли наголо, окружили хозяина, только ожидая сигнала к схватке.

–  Стойте!
– вдруг раздался тонкий мальчишеский голос.
– Я не дам тронуть маменьку и троюродного братца!
– И Олег встал посередине, между двух враждебных сторон.
– Прежде чем изрубите их, вам придётся изрубить и меня!

Галицкий правитель вроде бы проснулся и тряхнул головой. Произнёс на тон ниже, чем раньше:

–  Сынка, отойди. Дети не мешаются в распри взрослых. Но парнишка ответил дерзко:

–  Мне плевать на других детей! Я - бастардус, и закон мне не писан. Отступить меня никто не заставит. Лучше сам решай: коли маменьку выставишь за двери, я поеду с нею. Потому что она меня не стесняется. Потому что жить один в Тысменице доле не желаю!

Подивившись на эти речи, повелитель взмахнул рукой, и дружинники опустили сабли, хоть и продолжали толпиться за его спиной полукругом. Меч упрятал в ножны и Чаргобай.