Дали бы только достроиться! И погода способствует этому: не оттепель и не морозно.

Но тут - гонец с тревожной вестью: «Литовцы идут!»

Только и спросил Владимир:

–  От Можайска-то далеко?

–  С ратью поспеешь, княже, если быстро её соберешь…

–  Плохая весть, но тебя хвалю, гонец.

–  Благодарствую.

Кроме дружинников было созвано и ополчение, состоящее из смердов и ремесленников. Для них воевода Дмитрий Минин нашел оружие.

Когда пришли под Можайск, разведка доложила, что враг находится на расстоянии одного перехода - значит, до его появления остаются сутки.

«Как с большей пользой использовать это время?..» - начали размышлять князь и его воевода.

Оба видели, что все жители, кто может держать оружие, высыпали на дубовую стену городского детинца, но все равно вместе с дружиной и ополчением Серпуховского они не смогут удержать Можайск.

Владимир обратил внимание на безлесную гору, возвышающуюся перед крепостными стенами и на их уровне. Как только литовцы пойдут на приступ детинца, они должны обязательно перейти эту гору.

Между тем подмораживало, и князя осенило: «Надо её сделать неприступной!» Владимир приказал готовить пустые бочки и ведра. Все удивленно взирали на князя, пока еще ничего не понимая…

Утром ударил мороз, гора сделалась сверху донизу ледяной, скользкой…

Посовещавшись с Мининым, князь разделил свою дружину и ополчение пополам и, возглавив одну половину, удалился в лес, где встал в засаде.

Но Ольгерд не был бы большим полководцем, если бы сосредоточил все свое внимание на взятии Можайска. Он бросил на него диких ятвяг и жмудей, сковав тем самым силы князя Серпуховского, а сам пошел, не задерживаясь, к Москве.

Владимир видел из-за укрытия густых деревьев, как враг подошел. Вот некоторые уже пробуют влезть на гору и скатываются с неё под хохот, улюлюканье и свист ополченцев, стоящих на крепостных стенах. Затем враги сгруппировались, думая пойти в обход. Часть ополченцев во главе с Мининым сразу же двинулась им навстречу. Владимир почувствовал, что наступил тот момент, когда нужно выступать из засады. Как всегда перед атакой, у Владимира заколотилось сердце, во рту стало сухо, но это продолжалось короткое время, и, когда были видны уже отдельные лица противника, князь дал команду: «На врага!»

Владимир никогда не брал в пример тех полководцев, которые, отдав команду, затем отъезжают в сторону и наблюдают за ходом боя. Он предпочитал быть в гуще, рубя мечом нападающих и зорким оком охватывая общую картину сражения.

После нескольких часов отчаянной схватки враг был сломлен; бегущих рубили на ходу, многих взяли в плен.

Когда Ольгерд оказался у Москвы, его удивленному взору предстали белокаменные стены, с подножия Боровицкого холма казавшиеся высокими и неприступными.

«Когда же Москва успела огородить себя камнем?!» - подумал литовский князь с досадой, понимая, что взять город приступом ему не удастся.

К четвертому дню так и не налаженная толком осада была снята, Ольгерд уходил, но, чтобы поход не выглядел позорным, он приказал побуйствовать в окрестностях Москвы. Литовцы жгли посады, бросая в пламя стариков, женщин, детей. Не щадили, как и ордынцы, младенцев. Брали в полон тех, кто приглянулся. Грузили на подводы все ценное, угоняли скот.

Серпуховской со своими воинами опоздал. Тогда князь решил напасть на литовский обоз. В местечке под Рузой он сделал это, но неудачно. Ольгерд вовремя прислал подмогу. Во время боя князь Владимир мельком увидел в одном возке лицо очень красивой девушки…

Рассказывая о неудачном нападении, Владимир спросил слушающих:

–  Кто бы это мог быть? Боярин Андрей Свибл ответил:

–  Литовцы, как и ордынцы, в поход с собой берут жен и детей. По всему Видать, Владимир Андреевич, ты узрел младшую дочь Ольгерда. Зовут её Елена, что значит по-гречески «прекрасная»… Ты, Владимир Андреевич, знаю, греческому хорошо обучен.

Боярин хитро покрутил кончик своего уса и, обратившись к Дмитрию Ивановичу, проговорил:

–  Великий княже, а не пора ли и брата твоего женить?..

–  А что?! От своего имени попрошу для Владимира у Ольгерда руку Елены. Тем самым, может быть, и склоним к дружбе зверя литовского… Только захочет ли он сам этого?

Был послан нарочный. Русского гонца литовский князь принял в Вильно, в своем загородном доме. Он был невесел: посланец из Москвы напомнил ему про неудачный поход, да и болезни начинали подтачивать его здоровье.

Посланец подал Ольгерду прошение от имени Дмитрия Ивановича. Князь просил в жены Елену для брата своего князя Владимира. Ольгерд понимал, что век его уже недолог, и как все обернется после его смерти - неизвестно. Он видел усиливающуюся мощь Москвы. Отказать русскому великому князю в просьбе - значит снова обострить отношения, которые и так находились на грани войны.

–  Породниться с князем Владимиром я желаю, так как тем самым я породнюсь и с великим московским князем, - раздумывая, сказал Ольгерд. Нелегко давались эти слова гордому литовцу. Но сейчас он вынужден был согласиться на брак любимой дочери с русским князем.

–  Засылайте сватов.

Ольгерд даже не стал ничего писать. Его слово - закон. Так считалось в Литве, пусть об этом знают и в Москве…

Вскоре состоялась свадьба князя Серпуховского и «прекрасной» Елены. Как и полагалось в таких случаях, появилась перемирная грамота - с московской стороны её скрепил печатью митрополит Алексий. В ту грамоту по требованию Москвы вошло условие: родственник Ольгерда князь тверской обязан был отозвать своих наместников из захваченных им великокняжеских городов и сел, «а не поедут, и нам их имати». Если же Михаил снова станет «пакостити в нашей отчине, в великом княженьи, или грабити, нам ся с ним ведати самим. А князю великому Олгерду, и брату его, князю Кейстутью, и их детем за него ся не вступати».