Ашанинъ весело головою тряхнулъ, какъ бы не замтивъ недобраго взгляда сопровождавшаго эту выходку его пріятеля:

— Каждому свое, Ваня, — я фигурою, а ты волчьимъ ртомъ…

— И лисьимъ хвостомъ! договорилъ самъ Вальковскій, принимаясь громко хохотать;- а вдь точно, братцы, княгиню-то я совсмъ объхалъ!..

— Какъ такъ! изумился Гундуровъ.

— Да такъ что что я ни захочу, то она и длаетъ…. Шесть перемнъ новыхъ у насъ въ театр уже готово: дв комнаты, зало съ колоннами, улица, садъ, лсъ. Старыя декораціи, какія отъ временъ стараго князя остались, т вс подновилъ. И какія декораціи, братцы! Старикъ-то, видно, человкъ со вкусомъ былъ, и страсть къ искусству имлъ, труппа своя постоянная была. Самъ Императоръ Александръ, разсказываютъ тутъ старые дворовые, прізжалъ къ нему сюда гостить, и на спектакл былъ. Баринъ былъ важный… Ну, а эта — Вальковскій подмигнулъ и оскалилъ свой волчій клыкъ, — какъ есть жидъ-баба, кулакъ; только очень уже чванна при этомъ, такъ этимъ ее какъ рыбицу на уд и водишь. Какъ начали мы здсь театръ устраивать, потребовала она отъ декоратора смты. Я ему и говорю: «ты, братъ, ее не жалй, валяй такъ чтобъ на славу театрикъ вышелъ.» Онъ и вкаталъ ей смту въ полторы тысячи. Она такъ и взвизгнула: «ахъ, говоритъ, комъ се шеръ и неужто все это нужно?» И на меня такъ и уставилась. Я ничего, молчу. Начинаетъ она улыбаться: «и дешевле нельзя, спрашиваетъ, монъ шеръ Иванъ Ильичъ?» — Отчего, говорю, можно; вотъ я въ Замоскворчьи у купца Телятникова театрикъ устраивалъ, всего расходу на полтораста цлкашей вышло. Такъ поврите, ее ажъ всю повело: «потрудитесь, говоритъ Александрову, представить это въ мою контору, — сколько вамъ нужно будетъ денегъ тамъ получите»… Съ тхъ поръ, расхохотался «фанатикъ», — что ни скажу, то свято!.. Да что мы здсь длаемъ, вскинулся онъ вдругъ, — ходимъ въ театръ! Сами увидите что за прелесть!..

— Мн хать домой пора, сказалъ Гундуровъ, — лошади ждутъ…

— Лошадей вашихъ князь веллъ отправить, доложилъ слуга, входившій въ ту минуту въ комнату съ чаемъ.

— Какъ отправить?

— Сказывать изволили, что, когда пожелаете, всегда наши лошади могутъ васъ отвезти.

— Молодецъ князь! воскликнулъ Вальковскій. — Любезный, неси намъ чай на сцену; да булокъ побольше, я сть хочу… Ну, Сережа, чего ты осовлъ? Напьемся чаю, театрикъ осмотришь, а тамъ удешь себ съ Богомъ…

— Ладно, сказалъ за Гундурова Ашанинъ, — только дай намъ себя нсколько въ порядокъ привести!

Друзья умылись, перемнили блье, причесались, и отправились вслдъ за Вальковскимъ въ «театрикъ».

Помщеніе театра занимало почти весь правый, двухъэтажный флигель дома. Гундуровъ такъ и ахнулъ войдя въ него. Онъ никакъ не воображалъ его себ такимъ объемистымъ, удобнымъ, красивымъ. Широкая и глубокая сцена, зала въ два свта амфитеатромъ, отставленныя временно къ стнамъ кресла, обитыя стариннымъ, еще мало выцтвтшимъ, малиновымъ тисненнымъ бархатомъ, пляшущія нимфы и толстопузые амуры расписанные по высокому своду плафона, сверкавшія подъ утренними лучами стеклышки спускавшейся съ него большой хрустальной люстры, проницающій запахъ свжаго дерева и краски, — все это подымало въ душ молодаго любителя цлый строй блаженныхъ ощущеній, всю забирающую прелесть которыхъ пойметъ лишь тотъ кто самъ испытывалъ ихъ, кто самъ пьянлъ и замиралъ отъ восторговъ и тревоги подъ вліяніемъ того что Французы называютъ l'enivrante et ^acre senteur de la rampe….

И Гундуровъ съ безотчетною, счастливою улыбкою осторожно пробирался теперь, вслдъ за Вальковскимъ, промежь брусковъ, горшковъ съ краскою, гвоздей и всякаго хлама, мимо растянутаго на полу залы полотна, на которомъ сохла только что вчера написанная декорація. «Фанатикъ» трещалъ какъ канарейка, и отъ преизбытка всего того что хотлось ему сообщить друзьямъ путался и заикался, безпрестанно перебгая отъ одного предмета къ другому. Онъ говорилъ объ оркестр набранномъ имъ изъ музыкантовъ Малаго театра, съ которыми, какъ и совсмъ Московскимъ театральнымъ міромъ состоялъ на ты, и тутъ-же поминалъ крпкимъ словомъ дворецкаго княгини, съ которымъ уже усплъ два раза выругаться; передавалъ о какой-то старой кладовой., открытой имъ, гд онъ нашелъ «самую подходящую „-де къ Гамлету мебель, и о почему-то вздорожавшихъ кобальт и охр; сообщалъ что первый театрикъ иметъ быть 3-то іюня, въ день рожденія княжны, которой минетъ 19 лтъ, и что къ этому дню надетъ въ Сицкое чуть не полъ-Москвы, и даже изъ Петербурга какіе-то генералы общались быть….

Но вся эта болтовня шла мимо ушей Гундурова. Онъ только видлъ предъ собою сцену, на которой онъ появится вотъ изъ за этой второй на лво кулисы, изображающей теперь дерево съ тми подъ нимъ невиданными желтыми цвтами какіе только пишутся на декораціяхъ, а которая тогда будетъ изображать колонну или пилястръ большой залы въ Эльсинор,- появится съ выраженіемъ „безконечной печали на чел“, съ едва держащейся на плечахъ мантіи, и спущеннымъ на одной ног чулкомъ, какъ выходилъ Кинъ, и скрестивъ на груди руки, безмолвно, не подымая глазъ, перейдетъ на право, подальше отъ Клавдіо….

— „Отбрось ночную тнь, мой добрый Гамлетъ“, начнетъ Гертруда, —

— Да, отвтитъ онъ, — и какъ онъ это скажетъ! — …

А онъ… И Гундуровъ, вбжавъ на сцену, уже стоялъ съ этими скрещенными на груди руками, на этомъ своемъ мст на право, и пробовалъ резонансъ залы:

читалъ онъ, постепенно возвышая голосъ, давая самъ себ реплику и безсознательно увлекаясь самъ…

— Врно, хорошо! одобрительно покачивалъ головою глядвшій на него снизу Ашанинъ.

— Э, братъ, крикнулъ въ свою очередь Вальковскій, — да ты своего что-ли Гамлета читаешь?

— Какъ, такъ?

— Я выходъ-то Мочалова хорошо помню, — совсмъ не т слова были

— Ну да, объяснилъ Гундуровъ, — въ театр у насъ играютъ по передлк Полеваго, а я читалъ по Кронеберговскому переводу.

— Для чего-же это? недовольнымъ голосомъ спросилъ Вальковскій.

— А потому что онъ и ближе и изящне…

— А къ тому вс привыкли, знаютъ, вся Россія… торговцы въ город его знаютъ, такъ нечего намъ мудровать съ тобою. Тутъ не въ врности дло, а чтобы каждый сердцемъ понялъ… запнулся Вальковскій, не умя, какъ всегда, договорить свою мысль.