— Боже мой, вскликнулъ Гундуровъ — а я еще не ухалъ!..

Вс разсмялись.

— И прекрасно сдлали, — княгиня Аглая Константиновна. вамъ бы этого никогда не простила!.. Mesdames, господа, пожалуйте! приглашалъ князь; — Сергй Михайловичъ — вашу руку княжн!..

Бойкая барышня шагнула къ нему:

— Ваше сіятельство не откажете мн въ чести быть моимъ кавалеромъ? прощебетала она «птичкой пвчею»…

Князь Ларіонъ поглядлъ на нее съ полуулыбкой:

— Позвольте вамъ предложить боле подходящаго для васъ спутника, подчеркнулъ онъ, указывая на Ашанина… — Пойдемте, Иванъ Ильичъ!..

Надежда едоровна прошла одна, за всми, съ поникшимъ челомъ и своею вчно-горькою усмшкой, — и отправилась къ себ, въ третій этажъ.

Хозяйка дома, — расплывшаяся сороколтняя барыня съ крупнымъ, еще свжимъ лицемъ и сладкими, томно вращавшимися глазами, которымъ какъ-то странно противорчилъ весьма замтный пушокъ темнвшій надъ ея твердо очерченными, полными губами, — уже кушала чай когда молодое общество съ княземъ вошло въ столовую. Она была не одна. У длиннаго стола, сверкавшаго лоснящимся блескомъ свжей узорчатой скатерти и уставленными на ней всякими серебрянными мисками, кастрюлями и приборами, занимали мста нсколько человкъ гостей, прибывшихъ въ Сицкое за нсколько дней ране нашихъ пріятелей. Одесную княгини, съ понуреннымъ видомъ обмакивая длинно нарзанные ломтики хлба въ яйцо, сидлъ нкто Зяблинъ, разочарованный и раззоренный московскій левъ, господинъ съ большимъ грузинскимъ носомъ и отличными, цвта воронья крыла, бакенбардами, — «неудавшійся Калабрскій бригантъ» говорилъ про него князь Ларіонъ. — По другую ея руку попрыгивалъ на своемъ стул что-то разсказывая ей и громко хохоча своему собственному разсказу, «шутъ Шигаревъ», какъ относился о немъ Ашанинъ, — одинъ изъ тхъ счастливцевъ, которыхъ щедрая природа одлила способностью воспроизводить съ изумительнымъ сходствомъ жужжанье мухи подъ ловящими ея пальцами, визгъ отворяемой табакерки на деревянныхъ шалнерахъ, блеяніе овцы и мяуканье кота, доставать языкомъ кончикъ собственнаго носа, и тому подобными салонными талантами; комикъ на сцен онъ былъ превосходный, а наружностью своей напоминалъ болотную птицу вообще, и пигалицу въ особенности… На противоположномъ конц стола, рядомъ съ m-me Cr'ebillon, эксъ-гувернанткою самой Аглаи Константиновны, живою старушкою съ густыми сдыми буклями подъ тюлевымъ чепцомъ, бллась золотушная и чухонская физіономія Ивана Карлыча Мауса, молодаго малаго, выпущеннаго недавно изъ училища правовденія, въ которомъ отецъ его былъ докторомъ. Юный Иванъ Карлычъ сознавалъ, повидимому, вполн это двойное преимущество: быть нмцемъ, — разъ, и выпущенникомъ заведенія, имющаго поставлять на Россію государственныхъ мужей, — два: а потому, хотя пока и занималъ лишь скромную должность губернскаго стряпчаго, держалъ себя такъ внушительно важно и разсянно дльно, какъ будто и въ самомъ дл былъ уже министромъ юстиціи… Одиноко, межъ незанятыхъ еще стульевъ, ежился, словно боясь притронуться къ своему прибору, длинный, невзрачный уздный землемръ, вытребованный владлицею Сицкаго для какого-то размежеванія. Наслаждаясь его робкимъ видомъ, нагло ухмылялся стоявшій прямо противъ него monsieur Vittorio, не то Итальянецъ, не то Бельгіецъ, рослый и видный изъ себя, лтъ сорока, франтъ, бывшій курьеръ покойнаго князя, теперь factotum и мажордомъ княгини.

— Откуда вы? съ нкоторымъ удивленіемъ спросила она, увидавъ дочь объ руку съ незнакомымъ ей молодымъ человкомъ.

— Сергй Михайловичъ Гундуровъ, племянникъ Софьи Ивановны Переверзиной, громко и нсколько торжественно указывая на него рукою, представилъ его князь.

Востроглазая барышня не дала княгин отвтить; она съ разлета бухнулась на колни передъ ея кресломъ, схватила ея руку:

— Мимочка моя, княгинюшка, прелесть моя, хорошо ли вы провели ночь? проговорила она вкрадчивымъ, шутливо-ребяческимъ голосомъ.

— Merci, petite, merci, отвчала та жалобнымъ тономъ, — я давно разучилась спать, ce qui s'appelle dormir, vous savez, но мн лучше сегодня, merci!.. — Настоящая кошечка! поощрительно улыбнулась Аглая Константиновна, и ласково провела рукой по ея щек,- levez vous donc, petite!

— Enchant'ee de vous voir chez moi, monsieur, нашла она наконецъ время обратиться ко все еще стоявшему передъ ней въ выжидательной поз Гундурову.

— Извините, княгиня, заговорилъ онъ, — что я осмливаюсь предстать предъ васъ въ такомъ неприличномъ вид,- онъ указалъ на свое дорожное пальто, — но я здсь совершенно сюрпризомъ, и на виноватаго въ этомъ я прямо вамъ указываю въ лиц князя Ларіона Васильевича, которому угодно было удержать меня на пути…

— Безъ извиненій и садитесь, любезно перебила она его: ей понравились и благообразная наружность молодаго человка, и это его извиненіе, которое она находила bien tourn'e, и даже то что онъ сказалъ «предстать предъ васъ», а не «передъ вами», — оборотъ, который, въ ея понятіи, употребленъ былъ имъ для выраженія особой къ ней почтительности.

— А у меня и извиненія никакого нтъ! заговорилъ Ашанинъ, также не успвшій перемнить свой дорожный костюмъ, — кладу на плаху повинную голову! Онъ низко наклонилъ ее къ рук княгини.

— Toujours beau! — И она прижала сама эту руку къ его губамъ: она питала слабость къ Ашанину, какъ вслдствіе «того что „онъ такъ хорошъ“ былъ, такъ и потому что онъ неподражаемо умлъ сообщать ей на ухо разные скабрезные анекдотцы, до которыхъ она, какъ всякая нсколько пожившая женщина, была in petto большая охотница.

Общество между тмъ разсаживалось за столъ.

— Позвольте вамъ предложить мое мсто, княжна, молвилъ Зяблинъ беззвучнымъ и мягкимъ, напоминавшимъ о сдобномъ тст, голосомъ, странно противорчившимъ его наружности „калабрскаго бриганта.“

— Благодарю васъ, улыбнулась ему, проходя мимо, Лина — и, окинувъ столъ быстрымъ взглядомъ, пошла занять мсто рядомъ съ одиноко сидвшимъ землемромъ, съ которымъ тотчасъ-же завела какой-то разговоръ.

Зяблинъ испустилъ глубокій вздохъ — и налилъ себ рюмку портвейна.

— Садитесь подл Лины, тамъ свободно!.. сказала княгиня Гундурову, искавшему глазами мста…

Онъ поспшилъ повиноваться… Сердце у него внезапно забилось, — самъ онъ не ршился бы пойти ссть подл нея. Онъ чувствовалъ….

— Видли вы меня во сн, какъ общались, monsieur Maus? спрашивала Ольга Елпидифоровна, опускаясь на стулъ между нимъ и Ашанинымъ и развертывая свою салфетку.

Правовдъ повернулъ голову — и подъ уголъ его зрнія лопало сразу нчто очень красивое, упругою волною ходившее подъ прозрачнымъ кисейнымъ лифомъ его сосдки. Онъ вспыхнулъ какъ лучина, и такъ и замеръ отъ этого зрлища.

— Давно ли вы онмли? нсколько насильственно засмялась, опустивъ глаза барышня, отъ которой никогда не ускользывали впечатлнія производимыя ея красотами.