– Куда? Мало тебе?

– Вернусь!

– Не ходи!

– Отстань!

Матрена вцепилась в подол:

– Трохим!

Обернулся он, долго стоял лицом к жене:

– Ты понимаешь меня?

– Ничего я не понимаю. Не ходи!

– Мокей-то убитый?.. Отец-то убитый?

– Пожалей, Трохим, не ходи!

Камень. Огромный камень, повешенный на шею. Жена, дети, борьба, революция. Жалость тянет назад, ненависть толкает вперед. Два огромных чувства. И оба, как клином, раскалывают сердце на две неравные половинки...

В избе у товарища Кочета сходка. Синьков порывисто сжимает кулаки, Пучок с Балалайкой принесли припрятанные дома патроны, Семен Мещерев - тупую кавалерийскую шашку, привезенную из города, Серафим - охотничье ружьишко, стрелявшее дробью. Весело в избе у товарища Кочета. Писарь Илюшка целится в Серафима, Серафим испуганно машет руками:

– Не балвай!

– Какой же ты большевик, ежели ружья боишься?

Ледунец стоит часовым у дверей. Брюхо голое, штаны порваны, лицо опечаленное.

– Эх, Трофим, Трофим!

Никто не знает, куда скрылся Федякин. Одни говорят - в Арбенино сбежал, другие указывают на Мостовое. Петунников стучит клюшкой по столу:

– Товарищи, нынче чехи в Самаре, завтра будут здесь. Что делать?

Синьков отвечает за всех:

– Драться будем! Из Заливанова десять человек, из Арбенина десять человек - сколько наберется?

– Правильно!

– А меня куда с хромой ногой?
– спрашивает Петунников.

– Пули будешь лить.

Дрожит избенка от молодых голосов. Только Кондратий сидит на пороге - сутулый, неподвижный, с недобрым зеленым огнем в глазах, упорно долбит:

– Где попов эмназист?

– Зачем тебе?

– Жулик он! Не верю я ему. Вот настолько не верю - на ноготь. Ну, мы люди таковские, затертые мы люди, недаром и большевиками хотим заделаться, потому что приперло нас. А ему чего мало? Пищи не хватат?

Петунников обижается:

– Товарищ, так нельзя! Надо иметь основание.

– Ученый он.

– Я тоже ученый.

Кондратий поднимается во весь рост:

– Ты? Я и тебе скажу.

На площади он не разбирал, кого бил в порыве охватившей злости. Бегал за Сергеем, ударил Валерию, замахнулся на дедушку Павла, грыз зубами подмятого Матвея. Все стали злейшими врагами, на всех кипело затравленное сердце. Неведомая сила то перебрасывала к самостоятельным, то снова толкала в маленький лагерь Федякина. А когда младший Лизаров ударил его рычажком по шее, Кондратий несколько секунд стоял на площади, как бык с посаженным в шею ножом, припомнил старые обиды на богатых мужиков и домой вернулся с мыслью отомстить. Думал долго, упорно, но случилось так, что все обиды зашевелились против Сергея с учителем.

– Им чего надо? Ну, зачем они лезут в мужицкое дело? Не иначе, польза какая. Жалованье, что ли, платит кто?

Федякин входит неожиданно.

– Ба!

– Трофим!

– Живенький?

– Дай погляжу на тебя.

Федякин стоит полководцем посреди избы.

– Все здесь? Попович где?

– Жулик он!
– кричит Кондратий от порога.

Петунников машет клюшкой:

– Вы оскорбляете интеллигенцию!

– Знаем мы вас!

– Какое вы имеете право?

Лицо у Федякина хмурится:

– Товарищи! Кто не верит в нашу правду, - отходи в сторону. Лучше двоим спаяться крепче, чем четверым мешать друг другу. Жизнь, которую мы облюбовали, даром не достанется: пеньки под ногами. Либо через них шагать, либо назад ворочаться. Кто куда?

Хорошо слушать горячие слова о борьбе, но в самую борьбу не верится. Думают, так все это, для показу. В лицах неуверенность, в глазах смущенье.

– Товарищи! Три года воевали мы на германской, - надоело, а воевать еще придется. Мимо этого не пройдешь.

– Будем!

Опять Кондратий кричит от порога:

– Сурьезная штука, надо подумать. Ежели бы на кулачки, черт с ней, потешили бы дурака. А ну, как из пушек начнут?

– Пойдем, надо в одно дышать.

– Оно не в этом дело... Умирать больно не хочется...

– Не хочется - не ходи.

– Ты мне не подсказывай. Я пойду. Ну, чтобы и другие все шли. И попов эмназист пущай идет. Я башку оторву!..

Входит Сергей - молодой, порывистый. Ледунец встает в сторонку с опущенной головой, Серафим неестественно улыбается. Кочет с Балалайкой смотрят в окно.