— Что скажетъ компанія о десяти фунтахъ? — спросилъ Джо.

— Она скажетъ, — коротко отвтила сестра, — что это недурно. Не слишкомъ много, но и не мало.

— Она дала больше десяти фунтовъ, — сказалъ Джо.

— Неужели же ты хочешь сказать… — начала сестра.

— Что скажетъ компанія, — продолжалъ Джо, — о двадцати фунтахъ?

— Щедро заплачено, — отвчала сестра.

— Она дала больше, чмъ двадцать фунтовъ.

Презрнный лицемръ Пэмбльчукъ все время качалъ головой и съ покровительственнымъ смхомъ повторялъ:

— Она дала больше, ма'амъ. Продолжай, Джозефъ.

— Пу, такъ, чтобы не томить васъ дольше, — сказалъ Джо, съ восторгомъ передавая мшечекъ сестр:- она дала двадцать пять фунтовъ.

— Ну, вотъ что я вамъ скажу, Джозефъ съ женой, — объявилъ Пэмбльчукъ, взявъ меня за руку повыше локтя:- я одинъ изъ тхъ людей, которые всегда доканчиваютъ то, чтб начали. Этого мальчика надо законтрактовать въ ученики. Таково мое мнніе.

Сказано — сдлано. Судьи сидли въ городской ратуш, и мы немедленно отправились туда, чтобы въ присутствіи магистратуры законтрактовать меня въ ученики Джо. Я говорю, мы пошли, но меня все время подталкивалъ Пэмбльчукъ, точно изловилъ меня въ томъ, что я залзъ въ чужой карманъ или поджегъ стогъ сна; и дйствительно въ суд всмъ показалось, что я пойманъ съ поличнымъ, потому что въ то время, какъ Пэмбльчукъ проталкивалъ меня сквозь толпу, я слышалъ какъ нкоторые спрашивали: «Что онъ сдлалъ?» а другіе: «Какой еще молодой, но уже испорченный! сейчасъ видно, не правда ли?» А одна особа кроткаго и доброжелательнаго вида подала мн даже книжечку, украшенную картинкой, представлявшую юношу, всего опутаннаго цпями, и озаглавленную: Для чтенія въ тюремной кель.

Когда мы вышли изъ суда, то вернулись опять къ Пэмбльчуку. Сестра, воодушевленная двадцатью пятью гинеями, объявила, что мы должны непремнно пообдать въ трактир «Синяго Вепря», и что Пэмбльчукъ долженъ отправиться въ одноколк и привезти г-на и г-жу Гоббльсъ и м-ра Уопсля.

Такъ и сдлали, и я провелъ самый печальный день въ своей жизни. Всмъ, конечно, казалось, что я долженъ необыкновенно радоваться, и, что всего хуже, вс они отъ времени до времени спрашивали у меня, почему я не веселюсь. Что же могъ я имъ отвчать на это? Я уврялъ ихъ, что веселюсь — когда мн вовсе не было весело.

Въ конц концовъ, когда я вернулся въ свою спаленку, то чувствовалъ себя истинно несчастнымъ и былъ вполн убжденъ, что никогда не полюблю ремесло кузнеца. Когда-то я любилъ его, но теперь у меня были совсмъ другія желанія.

Нтъ боле горькаго чувства въ мір — какъ стыдиться своего родного дола. Это чувство можетъ быть сочтено за черную неблагодарность, и наказаніе за него неминуемо и вполн заслуженно; но чувство это тмъ не мене страшно горькое. — могу въ этомъ уврить читателя.

Родной домъ никогда не былъ для меня очень пріятнымъ мстомъ, благодаря характеру сестры. Но Джо скрашивалъ мою жизнь, и я врилъ въ него. Я врилъ въ то, что наша пріемная — самая нарядная въ мір комната; парадная дверь казалась мн таинственными вратами храма, гд торжественные выходы совпадали съ жертвоприношеніями жареныхъ куръ; кухня въ моихъ глазахъ была верхомъ чистоты, хотя и не блестла великолпіемъ; я врилъ въ кузницу, какъ въ яркій путь къ возмужалости и независимости. Въ какой-нибудь годъ все это перемнилось. Теперь все это было грубо и пошло, и я бы ни за что въ мір не хотлъ, чтобы нашъ домъ увидли миссъ Гавишамъ и Эстелла.

Насколько я самъ виноватъ въ неблаговидномъ настроеніи моего ума, насколько въ немъ виновата миссъ Гавишамъ и моя сестра- не важно ни для меня, ни для тебя, читатель. Перемна во мн произошла; дло было сдлано. Хорошо оно было или дурно, простительно или непростительно, но дло было сдлано.

Прежде мн казалось, что въ тотъ день, когда я наконецъ засучу рукава своей рубашки и войду въ кузницу ученикомъ Джо, я буду благороденъ и счастливъ. Теперь это осуществилось, но я чувствовалъ одно, что покрытъ пылью отъ каменнаго угля, а на душ у меня лежали тяжелыя воспоминанія, передъ которыми кузнечный молотъ казался перышкомъ. Такъ какъ по годамъ я уже выросъ для школы внучатной тетушки м-ра Уопсля, то образованіе мое подъ руководствомъ этой нелпой женщины было покончено. Не прежде однако, чмъ Бидди передала мн все, что знала, начиная отъ прейскуранта и кончая комической псенкой, которую она когда-то купила за полпенни. Хотя псенка эта была довольно безсмыслена, но, въ моей жажд поумнть, я выучилъ ее наизусть самымъ серьезнымъ образомъ.

Всми своими познаніями я старался подлиться съ Джо. Мн хотлось, чтобы Джо былъ мене невжественъ и грубъ, чтобы онъ былъ достойне моего общества и мене заслуживалъ бы упреки Эстеллы.

Старая батарея на болот служила намъ классной, а разбитая грифельная доска и кусочекъ грифеля были нашими учебными пособіями; къ этому Джо всегда присоединялъ трубку табаку. Я не замтилъ, чтобы Джо могъ когда-либо что-нибудь запомнить; каждое воскресенье онъ забывалъ то, чтб заучивалъ на прошлой недл. Онъ курилъ трубку съ видомъ ученаго, точно считалъ, что шибко подвигается въ наук. Милый человкъ, надюсь, что онъ не ошибался.

На берегу было уютно и тихо, и паруса проносились по рк за насыпью; порою, казалось, что они принадлежатъ затонувшимъ кораблямъ, которые все еще плаваютъ подъ водою. Когда я слдилъ за кораблями съ распущенными парусами, то почему-то думалъ о миссъ Гавишамъ и объ Эстелл, и такъ случалось всегда, когда я видлъ что-нибудь живописное: миссъ Гавишамъ и Эстелла, и странный домъ, и странная жизнь были неизмнно связаны со всмъ, что было на свт красиваго.

Однажды въ воскресенье, когда Джо съ наслажденіемъ курилъ трубку, посл того, какъ я особенно надолъ ему своими уроками, я легъ на земляную насыпь, уткнувшись подбородкомъ въ сложенныя руки; передо мною носились образы миссъ Гавишамъ и Эстеллы, я видлъ ихъ въ природ и въ неб, и на вод; меня уже давно преслдовала одна мысль, а сегодня я ршился сообщить ее Джо.