Я гуляю обыкновенно ночью. Лтомъ я, чуть-свтъ, выхожу изъ дому и по цлымъ днямъ, а иногда даже и по недлямъ, брожу за городомъ, по полямъ, по проселочнымъ дорогамъ. Зимою же я никогда не начинаю своихъ прогулокъ — по улицамъ Лондона — раньше сумерекъ, хотя я очень люблю дневной свтъ и, какъ и всякое живое существо, ощущаю радость и благодать, которую солнце, при своемъ появленіи, разливаетъ по всей земл.

Эти ночныя прогулки вошли у меня въ привычку. Он представляютъ для меня нкоторыя удобства: во-первыхъ, темнота скрываетъ отъ людскихъ глазъ мои физическіе недостатки, затмъ ночью несравненно легче и свободне наблюдать уличную жизнь и характеръ людей. По-моему, гораздо интересне схватить выраженіе иного лица, когда оно изъ темноты внезапно попадаетъ въ яркую полосу свта, падающаго или отъ ночного фонаря, или отъ освщеннаго окна въ магазин, чмъ видть то же самое лицо среди благо дня. По крайней мр, въ виду тхъ цлей, какія я преслдую, я предпочитаю первый способъ наблюденія; да и, къ тому же, дневной свтъ безжалостно разрушаетъ всякія иллюзіи, часто въ ту самую минуту, когда вамъ кажется, что вотъ-вотъ ваши мечты осуществятся.

Боже, что за движеніе, какая жизнь кипитъ везд!

Просто уму непостижимо, какъ могутъ люди, которымъ приходится жить на узкихъ улицахъ, выносить весь этотъ шумъ, всю эту трескотню. Отъ ежедневнаго, безостановочнаго шмыганья взадъ и впередъ тысячей ногъ, камень на мостовой поистерся и отполировался. Подумайте, какую муку долженъ терпть больной въ такой мстности, какъ, напримръ, Сентъ-Мартинъ-Кортъ.

Онъ изнемогаетъ отъ болзни, отъ физическихъ страданій, и въ то же время, волей-неволей, точно по заказу, прислушивается къ безпрерывной ходьб подъ его окномъ. Его привычное ухо почти безошибочно различаетъ поступь дльца отъ поступи праздношатающагося; тяжелые шаги несчастнаго паріи бродяги отъ легкой стремительной походки жуира. Вотъ бжитъ ребенокъ, а вотъ идетъ взрослый человкъ; навстрчу ему плетется нищій въ истоптанныхъ калошахъ, а нищаго обгоняетъ франтъ въ изящныхъ башмачкахъ. Больной все это слышитъ и нтъ ему спасенія отъ этой неугомонной суетни, отъ этого вчно бушующаго живого потока, преслдующаго его даже во сн, и лежитъ онъ, безпомощный, на своей постели, словно Господь приговорилъ его быть погребеннымъ на шумномъ кладбищ и не терять сознанія, не успокоиться во вки вковъ.

A что длается на мостахъ, по крайней мр на тхъ, гд не взимаютъ пошлины за проздъ. Подъ вечеръ вс останавливаются у перилъ: одни — чтобъ поглазть на рку и помчтать хоть бы, напримръ, о томъ, куда несутся эти воды: какъ эти зеленые берега все расширяются и расширяются и, наконецъ, потокъ сливается съ моремъ; другіе — чтобъ передохнуть немного отъ тяжелой ноши и позавидовать тмъ счастливцамъ, которые цлый день курятъ да грются на солнышк, лежа на брезент въ неуклюжихъ, неповоротливыхъ баржахъ. Останавливаются и иного сорта люди: срые, обездоленные, гонимые судьбой. Т, глядя на воду, не задаются никакими свтлыми мыслями, а лишь вспоминаютъ, что гд-то, отъ кого-то слышали, или читали, будто стоитъ только свситься черезъ перила, и всмъ мученіямъ конецъ, и нтъ будто бы боле легкой и быстрой кончины.

Интересно посмотрть на Ковенть-Гарденскій [1] рынокъ въ весеннюю или лтнюю пору, когда съ наступленіемъ дня, чудный ароматъ цвтовъ, разлитый въ воздух, заглушаетъ даже вредныя испаренія, всю ночь носившіяся надъ этимъ притономъ разгула. Этотъ опьяняющій запахъ съ ума сводитъ отъ радости дрозда, что заливается вонъ тамъ, въ клтк, съ вечера вывшенной за окно чердачка. Бдная пташка! Одна-одинешенька! Нтъ у нея пернатыхъ сосдокъ, кром тхъ, что лежатъ внизу, на дорожк, опустивъ крылышки и еще трепещутъ отъ недавняго прикосновенія пылающей руки пьянаго покупателя, или задыхаются, лежа въ куч, другъ на дружк. Но вотъ черезъ минуту ихъ сбрызнутъ водой и освжатъ, чтобы показать товаръ лицомъ боле трезвой публик, и при вид этихъ птичекъ, расправляющихъ свои перышки, проходящіе старички-писцы, отправляющіеся на службу, невольно вспоминаютъ о поляхъ и лсныхъ тропинкахъ.

Но довольно объ этомъ. Я распространился о моихъ прогулкахъ лишь потому, что во время одной изъ нихъ со мной случилось происшествіе, которое я и собираюсь разсказать читателю. Пустъ это маленькое отступленіе послужитъ какъ бы предисловіемъ къ моему разсказу.

Въ одну изъ такихъ-то ночей, когда я бродилъ по улицамъ Сити, размышляя о разныхъ разностяхъ и, по обыкновенію, двигался медленно, шагъ за шагомъ, я вдругъ услышалъ, близехонько около себя, нжный дтскій голосокъ, поразившій меня своей мелодичностью. Меня о чемъ-то спрашивали, но о чемъ именно — я въ первую минуту не могъ разобрать. Я повернулъ голову и увидлъ, чуть не у самаго моего локтя, прехорошенькую маленькую двочку. Она повторила свой вопросъ: какъ пройти ей туда-то и назвала мн отдаленнйшую улицу совсмъ въ другомъ конц города.

— Это очень далеко отсюда, дитя мое, отвтилъ я.

— Знаю, сударь, что далеко, робко подтвердила она, — Сегодня я еще засвтло вышла изъ дому.

— Какъ! ты одна пришла сюда? изумился я.

— Да, сударь, одна. Я вовсе не трусиха; вотъ только теперь мн немного страшно, потому что я сбилась съ дороги.

— A почему ты, милая, обратилась именно ко мн? Разв я не могъ бы тебя обмануть, показать не ту дорогу?

— О, нтъ, сударь, вы этого не сдлаете, вы сами такой старенькій и такъ тихо ходите.

Не могу вамъ сказать, какъ меня тронули ея слова. Она вся дрожала, и на глазахъ у нея были слезы, когда она заглянула мн въ лицо.

— Ну, такъ пойдемъ, дитя мое, я тебя провожу.

Она безъ малйшаго колебанія подала мн руку, какъ будто съ колыбели знала меня. Мы пустились съ ней въ путь, и если бы вы видли, съ какой заботливостью она старалась приноравливать свои шаги къ моимъ, вы подумали бы, что не я ея проводникъ и покровитель, а она ведетъ куда-то меня, старика, и оберегаетъ отъ всякихъ случайностей. Я замтилъ, что она повременамъ вскидывала на меня глаза, какъ бы желая удостовриться, не обманываю ли я ее, и посл каждаго такого взгляда — глазки у нея были живые и проницательные — она становилась доврчиве и смле.