— Спи спокойно, дитя мое, говорилъ онъ ей тихимъ голосомъ. — Да хранятъ тебя ангелы небесные. Не забудь, дитятко, помолиться Богу.

— Не забуду, ддушка; мн такъ легко на душ, когда я помолюсь, отвчала она.

— Такъ и должно быть, сказалъ старикъ. — Да благословитъ тебя Господь, моя милая! Я вернусь рано утромъ.

— Вамъ не придется меня ожидать, ддушка. Какъ бы крпко я ни спала, я всегда слышу вашъ звонокъ.

Двочка отворила намъ дверь — я видлъ, какъ Китъ, уходя, заложилъ ее ставнемъ — и еще разъ простилась съ нами такимъ нжнымъ мелодичнымъ голоскомъ, что онъ долго потомъ звучалъ у меня въ ушахъ. Старикъ постоялъ немного, какъ бы прислушиваясь, хорошо ли Нелли заперла дверь и заложила засовъ, а затмъ медленно поплелся впередъ. Дойдя до угла, онъ какъ-то сконфуженно пожелалъ мн доброй ночи, простился со мной, на томъ-де основаніи, что намъ надо идти въ разныя стороны, и пошелъ скоро, скоро. Я надивиться не могъ, откуда у него взялась такая прыть. Нсколько разъ онъ оборачивался назадъ, какъ бы желая убдиться, что я не слжу за нимъ, и вскор, благодаря темнот, совершенно скрылся изъ моихъ глазъ.

Я простоялъ нсколько минутъ на одномъ мст, не зная что длать: оставаться тутъ было не для чего и уходить почему-то не хотлось. Самъ того не замчая, я опять очутился передъ Лавкой Древностей, нсколько разъ прошелся мимо нея, постоялъ у двери, но ровно ничего не услышалъ и не увидлъ: въ дом было темно и тихо, какъ въ могил.

Тмъ не мене я продолжалъ прохаживаться по улиц: я не могъ оторваться отъ этихъ мстъ. Мн все мерещились какіе-то ужасы; мн казалось, что если я уйду, съ ней непремнно случится какое-нибудь несчастіе: или домъ загорится, или нападутъ разбойники. Чу! гд-то застучала дверь, или прихлопнулось окно, и я снова передъ домомъ антикварія, перехожу улицу и осматриваю его со всхъ сторонъ, чтобы убдиться, что тамъ по прежнему и темно, и безмолвно.

На этой отдаленной, безлюдной улиц рдко попадались прохожіе: два-три запоздалые театрала, спшившіе домой, да какой нибудь горемыка-пьяница, изъ-за котораго я долженъ былъ переходить на противоположный тротуаръ, — вотъ и все. Но и это оживленіе скоро стихло. На башн пробилъ часъ, а я все еще шагалъ взадъ и впередъ, увряя себя, что сейчасъ уйду, и все-таки продолжая ходить подъ тмъ или другимъ предлогомъ.

Чмъ боле я думалъ о старик, чмъ боле мысленно вглядывался въ его странную физіономію и припоминалъ его загадочныя слова, тмъ запутанне мн казалась вся эта исторія. Меня томило какое-то предчувствіе, что эти отлучки не къ добру. Вдь старикъ былъ тутъ же, когда двочка, невзначай, проговорилась о нихъ въ моемъ присутствіи; онъ видлъ, какъ я былъ изумленъ и, однако, не нашелъ нужнымъ объяснить мн эту странную тайну. A его блуждающій, безпокойный взглядъ, задумчивость, въ которую онъ повременамъ впадалъ, — все это только усиливало мои подозрнія. При всей своей горячей привязанности къ ребенку, онъ могъ заниматься какимъ нибудь предосудительнымъ, даже позорнымъ дломъ: одно не исключало другого. Да и самая привязанность эта была какая-то странная, непонятная. Какъ могъ онъ, любя двочку, оставлять ее совершенно одну. Однако, не смотря на то, что я склоненъ былъ видть въ немъ все дурное, я ни на минуту не усумнился въ его глубокой привязанности къ двочк: такъ ласково онъ обращался съ ней, такъ нжно, любовно звучалъ его голосъ, когда онъ произносилъ ея имя.

«Я буду дома, какъ и всегда», безпрестанно раздавались у меня въ ушахъ слова Нелли. Куда-жъ, однако, онъ уходилъ по ночамъ, да еще каждую ночь? Воображеніе мое разыгралось: мн припомнились самые страшные разсказы, когда-либо ходившіе по городу о темныхъ, таинственныхъ преступленіяхъ, по цлымъ годамъ ускользавшихъ отъ правосудія, но я не могъ остановиться ни на одномъ, которое показалось бы мн возможнымъ въ данномъ случа, и еще боле запутывался въ моихъ предположеніяхъ.

Занятый этими размышленіями, я и не замтилъ, какъ промаршировалъ еще битыхъ два часа, но наконецъ пошелъ довольно сильный дождь. Измученный отъ усталости, я поневол долженъ былъ взять перваго попавшагося извозчика и отправился домой. Въ комнатахъ моихъ было, по обыкновенію, и тепло, и свтло; въ камин весело трещалъ огонекъ: вся эта уютная домашняя обстановка, сразу охватившая меня, пріятно подйствовала на мои нервы и нсколько успокоила ихъ. Но въ продолженіе всей ночи, и во сн, и на яву, голова моя была занята однми и тми же мыслями, въ воображеніи носились все т же картины… мрачная лавка, рыцарскіе доспхи, словно привиднія стоявшіе вокругъ стнъ, безобразныя фигурки, скалившія на всхъ зубы, заржавленное желзо, полусгнившее дерево, и посреди всего этого хлама, покрытаго пылью, прелестная двочка, улыбающаяся во сн въ своей волшебной кроватк.

Не смотря на мое страстное желаніе снова побывать въ дом, въ который я попалъ при такихъ странныхъ обстоятельствахъ, я всю недлю крпился, но подъ конецъ таки не выдержалъ, Мн хотлось посмотрть на нихъ днемъ, поэтому я пораньше отправился въ знакомую мн улицу.

Я нсколько разъ прошелъ мимо дома, не ршаясь войти, изъ боязни, что мое неожиданное посщеніе можетъ быть некстати. Но такъ какъ дверь была заперта, и я не имлъ никакого основанія предполагать, что хозяева святымъ духомъ узнаютъ, что я тутъ, я пересилилъ себя и вошелъ въ Лавку Древностей.

Когда я отворилъ дверь, громкій споръ, доносившійся изъ глубины комнаты, сразу умолкъ. Старикъ поспшилъ ко мн на встрчу и проговорилъ дрожащимъ голосомъ, что онъ очень радъ меня видть.

— Вы застали насъ въ самомъ разгар спора, добавилъ онъ, указывая на какого-то человка, стоявшаго у противоположной двери. — Этотъ молодецъ, наврно меня убьетъ. Онъ давно убилъ бы меня, если бы у него хватило смлости.

— Ба! ужъ скоре вы, если бы могли, отдлались бы отъ меня, выдали бы меня головой, даже способны были бы ради этого совершить клятвопреступленіе, проговорилъ молодой человкъ, пристально взглянувъ на меня и насупивъ брови. — Это ни для кого не новость.

— Да, дйствительно, если бы можно было словами, молитвами или клятвами избавиться отъ тебя, я бы, кажется, ни передъ чмъ не остановился, промолвилъ старикъ, поворачиваясь къ нему.

— Это-то мы знаемъ. Я вамъ только что это самое говорилъ. Но такъ какъ меня ни тмъ, ни другимъ убить нельзя, я, какъ видите, живъ и еще долго буду жить.

— A вотъ мать его умерла! вскричалъ старикъ, въ отчаяніи всплеснувъ руками и поднимая глаза къ небу. — Гд же тутъ правосудіе.

Молодой человкъ стоялъ, раскачивая стулъ ногой и съ презрительной усмшкой глядлъ на старика. Это былъ статный, и даже, если хотите, красивый молодой человкъ, лтъ двадцати; но было что-то дерзкое, отталкивающее въ его лиц и жестахъ, носившихъ, такъ же какъ и весь его костюмъ, слды распутной жизни.

— Мн нтъ дла до вашего правосудія. Я не уйду отсюда до тхъ поръ, пока не захочу, разв что вы велите вытолкать меня въ шею; но я знаю, что вы этого не сдлаете. Еще разъ повторяю вамъ; я хочу видть сестру.

— Сестру, съ горечью произнесъ старикъ.

— Да, сестру, подхватилъ тотъ. — Вы не въ состояніи уничтожить это родство, какъ бы вы этого ни желали. Я хочу видть мою сестру. Вы губите ея душу своими мерзкими тайнами; вы держите ее взаперти, увряя всхъ и каждаго, что любите ее, а между тмъ заставляете ее день и ночь работать на васъ, чтобы прикладывать лишніе гроши къ своимъ капиталамъ, которымъ вы сами не знаете счета. Словомъ, я сказалъ, что увижу ее и добьюсь своего.