Кикимер еще раз поклонился.

–  Как будет угодно господину, - пробормотал он яростно.
– Господин недостоин стереть грязь с обуви своей матери, ох, бедная моя госпожа, как бы она плакала, если бы увидела, что Кикимер ему служит, ох как она его ненавидела, как он ее разочаровал…

–  Я спросил тебя, что ты задумал, - холодным тоном напомнил ему Сириус.
– Всякий раз, как ты приходишь и прикидываешься, будто чистишь, ты утаскиваешь что-то к себе в комнату, чтобы мы не могли это выкинуть.

–  Кикимер никогда ничего не уносит с надлежащего места в доме господина, - возразил эльф, а потом забормотал скороговоркой: - Госпожа не простила бы Кикимеру, если бы выкинули гобелен, семь веков он был в семье, Кикимер должен его спасти, Кикимер не позволит господину, осквернителям рода и их пащенкам уничтожить семейное достояние…

–  Так я и думал, - сказал Сириус, бросая презрительный взгляд на стену.
– Не сомневаюсь, что она обработала гобелен с изнанки Заклятием вечного приклеивания, но, если смогу, я непременно от него избавлюсь. А теперь, Кикимер, вали отсюда.

Ослушаться прямого приказа Кикимер не посмел, но, шаркая мимо Сириуса к выходу, он взглянул на него с глубочайшим отвращением и ни на миг не переставал бубнить:

–  Как из Азкабана вернулся, так стал гонять Кикимера туда-сюда, ох, бедная моя госпожа, что бы она сказала, если бы увидела, во что превратился дом, всякое отребье живет, сокровища выбрасывают, она объявила, что он ей больше не сын, а он здесь, и говорят, ко всему еще и убийца…

–  Побормочи у меня еще - и стану убийцей!
– желчно сказал Сириус и захлопнул за эльфом дверь.

–  Сириус, у него с головой не в порядке, - вступилась за Кикимера Гермиона.
– Я думаю, он не понимает, что мы его слышим.

–  Слишком долго был один, - объяснил Сириус, - исполнял безумные приказы, которые отдавал ему мамашин портрет, и разговаривал сам с собой. Но, кроме того, он всегда был зловредным маленьким…

–  Если бы можно было дать ему свободу, - мечтательно сказала Гермиона, - тогда, кто знает…

–  Ему нельзя дать свободу, ему слишком многое известно об Ордене, - сухо возразил ей Сириус.
– К тому же потрясение его убьет. Попробуй предложить ему покинуть дом - посмотришь, как он это воспримет.

Сириус пересек комнату и подошел к гобелену во всю ширину стены, который Кикимер пытался уберечь. Гарри и другие последовали за ним.

Гобелен выглядел немыслимо старым. Он сильно выцвел, и местами его проели докси. Но золотая нить, которой он был вышит, блестела достаточно ярко, чтобы видно было ветвистое родословное дерево, берущее начало, насколько Гарри мог понять, в глубоком Средневековье. На самом верху гобелена крупными буквами значилось:

Чуть пониже девиз:

–  А тебя здесь нет!
– воскликнул Гарри, внимательно изучив нижнюю часть дерева, относящуюся к нашему времени.

–  Я вот где был.
– Сириус показал на маленькое круглое обугленное отверстие в ткани, точно прожженное сигаретой.
– Моя дорогая мамаша меня отсюда выжгла, когда я сбежал из дому. Кикимер очень любит про это тихонечко бормотать.

–  Ты сбежал из дому?

–  Да, в шестнадцать лет, - ответил Сириус.
– Решил, что с меня хватит.

–  И куда ты отправился?
– спросил Гарри, глядя на него во все глаза.

–  К твоему отцу, - сказал Сириус.
– Твои дед и бабка проявили себя с самой лучшей стороны. Приняли меня как родного сына. Школьные каникулы я провел у них, а когда мне стукнуло семнадцать, заимел собственное жилье. Мой дядя Альфард оставил мне приличное завещание - потому-то, наверно, его тоже убрали с этого гобелена. Так или иначе, с тех пор я сам о себе заботился. Но на воскресном обеде у мистера и миссис Поттер я всегда был желанным гостем.

–  Но… почему ты…

–  Сбежал отсюда?
– Сириус горько усмехнулся и провел рукой по своим длинным спутанным волосам.
– Потому что я их всех люто ненавидел - родителей с их манией чистокровности, убежденных, что быть Блэком - чуть ли не то же самое, что быть королевской крови… идиота братца, который по слабости характера им верил… Вот он.

Сириус ткнул пальцем в самый низ дерева - туда, где значилось: «Регулус Блэк». Рядом - дата рождения и дата смерти (после которой минуло уже лет пятнадцать).