Сколько снимков я сделал на via de Pecori? Отходил, подходил, бросался от баптистерия к лоджии Бигало, обратно.

Как тесно в рамке!

Справа – тёмные уличные фасады с чёрными карнизными козырьками, слева – под углом – освещённые грани баптистерия, в промежутке – затенённые кампанила, уступ лицевого фасада Собора, в щели меж ним и срезанной по высоте кампанилой – ускользавшие в перспективу наслоения кружевных бело-зелёно-розовых деталей бокового фасада, красно-черепичные куполки апсид, треугольные контрфорсы и, сжимая небо у верха рамки, – два упруго раздутых паруса купола с изогнутой тенью от разделительного белокаменного ребра… я вздохнул с облегчением, в рамке всё уместилось… только бы получился рефлекс, который отбрасывал освещённый боковой фасад Собора на затенённые охристо-коричневые уличные фасады.

Обойдя баптистерий, я выискивал точки для съёмки уже на via de Cerretani, это было сложнее – в обе стороны проезжали повозки, коляски, но всё же: справа – затенённая грань баптистерия, слева – освещённые уличные фасады, в промежутке… я рисковал, что меня собьёт какая-нибудь резвая копытная тварь, ловил рамкой, которую на беду мою не мог раздвинуть… помимо дальних планов Собора, разрезанных упавшей тенью, спереди я хотел уместить ещё и колонну с крестом, поставленную в память о святом, одном из первых епископов. Мне пришлось ждать, пока рассеется группка говорливых немцев, они высыпали из баптистерия, толпились у колонны… а-а-а, на этом самом месте, когда-то, когда проносили мимо гроб с усопшим епископом, зацвёл зимой вяз…

Я отступил на шаг, и не зря отступил, нашёл. Срезав рамкою низ, захватил все видимые верхушки – три по разному освещённых грани баптистерия с пологой пирамидальной крышей, фронтон Собора, последний ярус кампанилы, а слева – расползшиеся, утрировано-широкие у основания паруса купола.

Когда я вернулся на via de Pecori, освещение изменилось.

Боковые, заскользившие справа налево лучи вылепили детали рельефов, скульптур на лицевом фасаде, кампаниле, обрели объёмность и разделённые по высоте карнизами, охватывавшие углы пилястры-пилоны; между Собором и кампанилой, чуть правее от контурной дуги купола, поблескивая, таяло облачко… многое я хотел затолкать в пространство снимка, тут ещё – облачко.

Едва я нажал на спуск – растаяло.

Вдохнул полной грудью, разогнулся и – не поверил своим глазам! Полдня в упор расстреливал из фотоаппарата Собор и не заметил окон на пилястрах-пилонах? Я был ослеплён? Не заметил на пилястрах ложных спаренных окон? Вместо стёкол – тёмно-зелё-ный мрамор! Вот почему так зло смеялся Тирц, вторя насмешке судьбы над исконной флорентийской умеренностью и сдержанностью, – присмотритесь, присмотритесь к облицовке фасадов; присмотрелся, увидел-таки окна, нарисованные на пилястрах Собора, который достроили ещё в пятнадцатом веке, но беспардонно улучшили-украсили в девятнадцатом!

Эклектика? Модные под конец девятнадцатого века эклектические одежды надели на непорочное тело Санта-Марии…

Время не тревожило Флоренцию после её упадка и вдруг посягнуло на её главный символ?

Увиденное в новом свете преобразилось – изобильная полихромная деталировка Собора вылезала вперёд, второй план хотел затмить первый; под напором рельефного коврового фона на меня наползали бледные, тонко прорисованные грани баптистерия. Я торопливо снимал, выявляя эффектный контраст, который только теперь прочувствовал! Смешно! Смотрел во все глаза, а откровенную бело-зелёно-розовую декоративность Собора не замечал! И не замечал игры, затеянной временем.

Освещение опять изменилось.

И – Собор раздался вширь, купол подрос; или рамка у кадра сжалась?

Семь потов спустил в эпической тесноте.

Изнывая от жары, с пудовой камерой и треногой, я, довооружённый непредвзятым видением, обрёл второе дыхание – выискивал новые точки, ракурсы, жадничая, побольше деталей старался затолкать в кадр.

Многократно и сызнова собирал Собор по кускам.

Хотя нет, напоминал себе, не собирал – лепил, мял и лепил, как скульптор.

Лепил не руками – глазом.

Ну и день выдался! Когда после всех мытарств, треволнений поднялся в номер – свалился замертво.

Флоренция, 3 апреля 1914 года

Арно и впрямь шириной с Фонтанку, Достоевский в своём шутливом пренебрежении прав. Ненавистник Петербурга втайне гордился невским простором?

С Понто-Веккио, с середины его, где разрываются тремя арками лавки, торгующие золотом, открывается восхитительный вид на зеленовато-жёлтую реку, набережные, близкие и далёкие, синие-синие, ещё со снежными мазками у самого неба горы. С утра была нежная дымка, и к вечеру, наверное, дымка вновь смягчит силуэты, краски, сейчас же воздух прозрачен, чисты краски и чётки, как на резком снимке, контуры… жара спадает? Не верится, но с реки потянуло ветерком. И вода уже не казалась жёлтой в сравнении с ярко-охристым коробом-коридором на столбах, которым Вазари надстроил мост, чтобы связать палаццо Веккио и Уффици с палаццо Питти; блестел речной перекат с пенною ступенькою водопадика.