Я свернул.

Вниз вела крутая лестница, расположенная под домом, за лестницей… не только тёмный каменный дом, всё то, что я до сих пор знал и видел, пробила навылет эта засветившаяся вдруг арка!

Я ощутил волшебную подъёмную силу.

Тут и прореха в туче расползлась, меня ослепило солнце.

Встретил мой первый взгляд чуть вогнутый красно-серый ступенчатый фасад палаццо Пубблико с зубчатой короной и стройной, асимметрично взметнувшейся, как факел с белокаменным пламенем, башней, взгляд было не отвести от ряда стрельчатых арок-кокошников над окнами первого этажа-цоколя, приставной ли капеллы, пышного крыльца-балдахина… и туда же, к высокому, с рядами окон цоколю ратуши, ниспадало декоративными розовыми клиньями мощение полукруглой площади…

Площадь на склоне!

Когда-то читал об этом чуде, недоверчиво рассматривал на книжных страницах фото. Здесь, кажется, проводятся по праздникам скачки. Площадь-ипподром с трибуной под каменным балдахином?

Откуда же вылетают лошади? Из щелевидных, выводивших к нижнему уровню площади улиц? Сейчас дул из тех улиц ветер.

Рядом со мною гид сказал по-немецки – площадь-раковина.

А я увидел зал с амфитеатром под открытым небом.

Фасад палаццо Пубблико – занавес, седовато-красные фасады готических дворцов, сомкнутые, охватывающие амфитеатр по дуге – театральные яруса с ложами. Потеплело, ветер унялся, но я дрожал от нетерпения, как в детстве, когда дожидался перед спектаклем подъёма занавеса.

Образ Сиены? Это – суровая ясность.

Но я забежал вперёд.

Мне и к концу дня трудно поверить в то, что я невольно переломил избитую схему восприятия, избежал в Сиене первоначальных недоумений, которыми особенно донимала меня замкнутая, ревниво ограждавшая свои художественные секреты Флоренция, где – как, впрочем, и в Риме тоже – болтливы были лишь гиды; о, проводники по воплотившейся в священных камнях, запутанной, как флорентийской, так и римской истории, по сути демонстрировали равнодушие к подспудным художественным движениям. Озабоченные исключительно закручиванием интриг – трагических или фарсовых, но непременно эффектных – они сводили далёкие жизни правителей и художников к борьбе злодейств и сказочных подвигов, что, впрочем, было вполне естественно в устах тех, кому ничего не грозило за завлекательное расцвечивание и выбалтывание чужих тайн. Однако в Сиене, которую исторические бури тоже не миновали, голоса гидов, доносившиеся до меня на площади, в гулких залах палаццо Пубблико или в соборе, звучали сдержанно и спокойно, в них не улавливалось никакой экзальтации, сама же Сиена была столь цельной и выразительной, что впечатления от увиденного и без специальных объяснений, возможно, что и вопреки им, быстро обретали прочность, определённость.

Небольшой прямоугольный фонтан с лепными бортами, врезанный в верхнюю террасу площади, на мой вкус не удался – не отвечал её размерам и форме.

Образ Сиены – это суровая ясность. В прихотливо высеченном и иссечённом улицами пластическом монолите два разнесённых полюса притяжения – площадь и собор; суровая и ясная, Сиена захватывает вся, целиком, не оставляя для глаз никаких побочных увёрток; впечатления не распыляются, город будто бы окидывается взглядом, как единая пространственная скульптура; с площади, от башни палаццо Пубблико, можно увидеть над пониженной – специально в этом месте пониженной? – дугой красноватых дворцов далёкую бело-зелёную кампанилу.

Перед сиенским кафедральным собором, к которому, как и прежде к площади, я шёл по изогнутому каменному ущелью, я наспех сплёл простенькую цепочку стилевой эволюции – Орвието, Сиена, Флоренция; готическую заострённость мало-помалу смягчал и размывал ренессанс.

Сиенский собор поражал скульптурно-узорчатой роскошью лицевого готического фасада из резного бело-зелёного мрамора, какой-то архаической врезкой купола в приподнятый, подпёртый с двух сторон контрфорсами объём главного нефа, проколовшей крышу бокового нефа кампанилой, такой же, как фасады, бело-зелёной, почему-то равномерно-полосатой, будто ткань, из которой шьют одежду для арестантов, но до чего же роскошным было исполосованное зелёным мрамором, с обильной позолотой, белое внутренее убранство! Сиена с Флоренцией соперничали, раннее великолепие сиенского собора не могло не усиливать ревности флорентийцев, чересчур болезненных патриотов. И Санта-Марие-дель-Фьёре, конечно же, надлежало превзойти достижения сиенцев масштабом крестового плана, невиданным досель куполом! А сиенцам тем временем становилось тесно в своём кафедральном соборе, вознамерились добавить к нему громадный поперечный неф, к работам привлекли прославленного своего зодчего, строителя орвиетского храма. Увы, фантастическому проекту помешали чума и землетрясение, опустошившие казну, о высокомерном замысле том сейчас лишь напоминали контрастирующие яркостью с приглушённым городским колоритом руины, я долго простоял на ветру – красные стены с исполинскими белыми аркадами, сквозными и накладными, накрывал небесный свод, в высоких сквозных синих проёмах торцевой стены недоконченного поперечного нефа проплывали облака… но и разрушительных сил оказалось мало, давным-давно поверженная Сиена, чей собор веками гранился, словно цельная драгоценность, и по многосложной, изысканной своей завершённости на мой взгляд так и остался непревзойдённым, получила ещё один запоздалый удар – ироничный финал исторического соперничества? – псевдоготический мраморный узор, которым одурманенные патриотизмом флорентийцы изукрасили недавно фасад своего Собора; позаимствовали у сиенцев декоративные мотивы, детали, ложными окнами снабдили пилястры, чтобы прокричать последнее победное слово.

– Синьор, ещё кьянти? С виноградника у Сан-Джаминьяно, такого вам не подадут во Флоренции.

Я кивнул и радостно осмотрелся, словно всё ещё не верил, что сейчас, здесь, мне не приходится мучительно докапываться до смыслов увиденного – замотавшись шерстяным шарфом, я пишу в кафе на piazza del Campo, столики расставлены по верхнему поясу амфитеатра, вот и арка, та самая, из-под неё я попал сюда – арка под Loggia della Mercanzia; маркизы, столики не снижают эффекта зрелища, которым я упиваюсь.

Так, дальше.

Официант склонился, сказал, мешая английские и французские слова. – Виноградник старый, многое помнит: в тех краях мы разбили флорентийское войско, землю глубоко пропитала кровь, саблями порубили и тех, кто хотел сдаваться, разорвали в клочья вражеские знамёна, одно знамя привязали к хвосту осла…

Не знаю, как пропитка почвы кровью флорентийцев повлияла на вкус вина, и, правда, отличного.

– И потом мы праздновали поражения Флоренции, как свои победы, там понаставили папских виселиц, испанцы, приведённые Карлом У, отсекали головы на плахах, а мы… мы добились свободы, – статный, высокого роста, он распрямился, гордо выкатил грудь, – мы восстали против испанского гарнизона, изгнали… наши доблестные воины поднялись на крепостные стены, чтобы проводить неприятелей.