Ничего подобного, однако, не происходило. Поэтому после третьей чашки кофе я заплатил по счету толстому усатому владельцу кафе и покинул его заведение.

Снаружи, казалось, изрядно похолодало. Улицы опустели и сделались совсем темными. Я свернул направо на Леофорос Дионисиу Ареопагиту и двинулся дальше, пока не добрался до разрушенной ограды, тянущейся вдоль южного склона Акрополя.

Остановившись на углу, я услышал шаги далеко позади. Я постоял там с полминуты, но моими спутниками по-прежнему оставались лишь безмолвие и черная беззвездная ночь. Пожав плечами, я вошел в ворота и двинулся к обители Диониса Элевтериоса. От самого храма, конечно, не осталось ничего, кроме фундамента. Я прошел дальше, направляясь к Театру.

Фил, помнится, тогда предположил, что история развивается большими циклами, словно некие гигантские часовые стрелки, минующие день за днем одни и те же цифры.

— Историческая биология доказывает, что вы неправы, — возразил Джордж.

— Я не имел в виду буквально, — ответил Фил.

— Тогда, прежде чем продолжить наш разговор, нам следует договориться о терминах.

Миштиго рассмеялся.

Эллен коснулась руки Дос Сантоса и спросила его бедных лошадках, на которых сидели пикадоры. Тот пожал плечами, налил ей еще коккинели и выпил свое.

— Это входит в условия корриды, — сказал он.

И никакого сообщения, никакого сообщения.

Я прошел через тот кавардак, в который время обращает величие. Справа от меня вспорхнула птица, издала испуганный крик и пропала в ночи. Я продолжал идти, пока, наконец, не забрался в древний Театр и двинулся сквозь него вниз…

Идиотские таблички, украшавшие мой номер, позабавили Диану куда меньше, чем я ожидал.

— Но им же положено здесь быть. Конечно. Положено.

— Ха!

— В иные времена хранились бы головы убитых вами зверей. Или щиты поверженных вами врагов. А теперь мы цивилизованные. Таков новый обычай.

— Еще раз «ха»! — я сменил тему. — Есть какие-нибудь известия насчет веганца?

— Нет.

— Вам нужна его голова.

— Я не цивилизованная. Скажите, Фил всегда был таким дураком, еще в былые времена?

— Нет, не был. Да он и сейчас не дурак. Фил награжден проклятием полуталанта. Теперь он считается последним из поэтов-романтиков, и его время прошло. Он отцвел. Теперь он доходит до нелепости в своем мистицизме только потому, что, подобно Вордсворту, пережил свое время. Он живет в искаженных воспоминаниях очень хорошего прошлого.

Подобно Байрону, он как-то раз переплыл Геллеспонт, а ныне, подобно скорей уж Йитсу, радуется лишь обществу юных дам, которых он вгоняет в скуку своей философией или, иной раз, очаровывает хорошо рассказанными воспоминаниями. Он стар. В его творениях порой вспыхивают проблески прежней мощи, но его талант отнюдь не ограничивается лишь сочинительством.

— Как же это?

— Ну, я помню один пасмурный день, когда он стоял в Театре Диониса и читал только что написанный им гимн Пану. В театре находилось две-три сотни зрителей — одним богам известно, почему они там оказались, но он начал читать.

Он еще не очень хорошо владел греческим, но голос у него был впечатляющим, а манеры — харизматическими. Через некоторое время закрапал небольшой дождь, но никто не ушел. Ближе к концу загромыхал гром, столь жутко походивший на смех, что по толпе пробежала дрожь. Я не говорю, что все было, как во времена Феспия, но многие из этих людей, уходя, оглядывались через плечо.

На меня его выступление тоже произвело впечатление. А потом, через несколько дней, я прочел эту поэму — и она оказалась пустой, напыщенной и никчемной. Важно было то, как он преподнес ее. Эту часть своей мощи он утратил вместе с молодостью, а то, что еще осталось из того, что можно назвать искусством, оказалось недостаточно сильным, чтобы сделать его великим, чтобы сохранить жизнь его личной легенде. Он переживает это и утешается невразумительной философией, но, отвечая на ваш вопрос, — нет, он не всегда был таким дураком.

— Быть может, кое-что из его философии даже верно.

— Что вы имеете в виду?

— Большие Циклы. Ведь век странных зверей и впрямь грядет на нас. А также век героев и полубогов.

— Я встречал только странных зверей.

— Тут сказано: «В ЭТОЙ ПОСТЕЛИ СПАЛ КАРАГИОЗИС». Выглядит она удобной.

— Удобная и есть. Видишь?

— Да. Мне оставить табличку?

— Если хочешь.

Я двинулся к проскениону. У лестницы начиналась рельефная лепка, представляющая эпизоды из жизни Диониса. Все экскурсоводы и все экскурсанты должны были, по изданным мною правилам, «…иметь при себе на время пути не меньше трех магниевых бомбочек на человека». Я вынул чеку из одного такого цилиндрика и бросил его на землю. Ослепительная вспышка внизу не будет видна: она сокрыта горным склоном и каменной кладкой.

Я не вглядывался в яркое пламя, а смотрел наверх, на очерченные серебром фигуры. Там Гермес представлял Зевсу юного бога, в то время как по обе стороны трона корибанты [17] отплясывали фантастический пиррихий [18] ; потом шел Икар, которого Дионис научил выращивать виноград, — он готовился к закланию жертвенной козы, в то время как его дочь предлагала богу лепешки (сам бог стоял в стороне, обсуждая с сатиром ее прелести); и пьяный Силен, пытавшийся держать на плечах небо, словно Атлант, да только не так хорошо; и все другие боги разных городов, гостившие в этом театре: я заметил Гестию, Тесея и Эйрену с рогом изобилия…