Шрифт:
Кроме рассказов стариков, участников Гражданской войны, кроме газет и журналов Добровольческой армии, Ю. В. конспектирует рассказ бывшего секретаря Ревтрибунала (в 1918, в период расказачивания) А. Н. Чуватина, дневники своего дяди П. А. Лурье [139] (зима 1920 года), подробно биографию Ф. К. Миронова, [140] подробно историю ареста и суда над Б. М. Думенко; книгу генерала Краснова о революции и казачестве «На внутреннем фронте»... Все это через десять лет станет «подводной» частью романа о Гражданской войне и не только о ней – «Старик».
139
П. А. Лурье – брат матери Ю. В. Трифонова.
140
Ф. К Миронов (1872–1921). Командующий 2-й Конной армией. Герой Гражданской войны.
Я же, читая свидетельства того времени, не могла не думать о том, что во времена нынешние только малограмотные в истории могут искушать повторением кровавого ада Гражданской войны.
1967 год завершался для Ю. В. событием огромной важности: он начал работу над повестью «Обмен», и это, как написал Г. Бакланов, «...было началом тех книг, которые дадут ему имя и оставят в литературе».
В 1968 году Ю. В. работал над романом «Исчезновение» (первоначальное название – «Исход»), и «Новый мир» даже анонсировал этот роман.
Ю. В. давал читать роман близким друзьям. Кто-то, как Д. Данин, [141] отозвался кисло, кто-то, как А. Гладков, [142] – совсем по-другому.
18 июня 68 г.
Дорогой Юра!
Прочитал с огромным интересом и удовольствием.
Мне очень понравилось. Первые, пришедшие в голову мысли я изложил Вам в письме, которое вложил в папку с экземпляром романа, который оставляю Цецилии Исааковне. [143] Возьмите у нее.
Прочитанное вызывает много мыслей и что-то я еще договорю Вам лично...
Жму руку Ваш А. Гладков
Ленинград. 24 июня 1968 г.
Дорогой Юра!
Когда я думаю о Вашем романе, [144] то у меня вертятся слова из «Воскресенья»: «Как ни старались люди...». Как ни стараются люди ликвидировать настоящую литературу – она живет...
Наверное, Вы уже приехали и взяли у Ц. И. экземпляр.
Как же теперь будет дальше?
Каковы Ваши планы на июль?
Я сделал 3-ий вариант своего сценария, он стал реально лучше, но это не совсем то, что, наверно, от меня хотели. Сдал его и буду ждать, что теперь воспоследует. Но, видимо, на днях будет новое обсуждение, и мне нет смысла уезжать до него.
У меня никаких планов кроме Загорянки нет. М. б. в августе там будет жить Эмма. [145] В сентябре она, кажется, едет с театром в Югославию и м. б. в Италию, а я опять же буду до зимы в Загорянке. Мои планы – работать.
Напишите мне сюда сразу о своих планах.
Заодно черкните о положении журнала «Новый мир». Когда я уезжал, через два или три дня после Вас, настроение у них было хреновое.
Как здоровье Цецилии Исааковны?
Жму руку. Ваш А. Гладков
141
Д. Данин – известный писатель, автор книг о науке и знаменитых ученых. Друг Ю. Трифонова.
142
А. Гладков – драматург, автор пьесы «Давным-давно», с Юрием Валентиновичем его связывали долгие доверительные отношения.
143
Ц. И. Кин – писатель, переводчик с итальянского. Друг матери Ю. В., а также его друг и ценитель творчества.
144
Предположительно роман «Исчезновение».
145
Э. Попова – актриса ленинградского Большого драматического театра.
Ответ Ю. В.
28 июня
...Приехал в прошлую субботу. В Финляндии было интересно. Я нисколько не жалею, что потратил на это время и нервы.
Приехав, получил от мамы Ваше письмо, очень меня порадовавшее и подбодрившее. Я был не вполне уверен в том, что дело идет правильно. Сейчас после Вашего письма и письма Лели Кин (ей очень понравилось, она хвалила меня, пожалуй, чрезмерно, так как не отметила никаких просчетов), я почувствовал себя «на коне». Хочется писать дальше!
Но не пишу, а пытаюсь настроить себя на сценарий. Положение близкое к катастрофе! С одной стороны, нужно писать это, с другой – необходимо делать то... Наступает мое излюбленное состояние буриданова осла.
Роман читал Данин, который сказал, что «много суеты» и «мало глыбистости». Еще одна читательница заметила, что все выведенные мною люди «отвратительны».
Я никому больше не даю читать, потому что смысла нет – плодотворных и необходимых для «настройки» одобрительных слов я наслышался достаточно, и критических замечаний тоже – в той мере, в какой нужно для продолжения работы. Многие замечания связаны с тем, что замысел и связь отдельных частей не могут быть сейчас ясны никому, кроме меня.
Данина, например, коробит то, что наряду с главами от Игоря появляются объективные куски от автора – это, дескать, разнобой, разрушает цельность восприятия. Но мне это нужно, ибо автор – тот же Игорь, но в другом качестве, а это должно обнаружиться позже. «Суету» я надеюсь преобразить в порядок – но в дальнейшем. Пещеры мне нужны тоже, ибо им предстоит сыграть важную роль. Кроме того – пещеры существовали. Тем не менее я прекрасно понимаю, что многое отпадет и будет переделываться, и, вообще, работы до черта. Написано, может быть, менее чем треть, а то и четверть. Мои планы: числа 7-го уехать с Аллой [146] на месяц. До этого нам нужно встретиться и подумать насчет сценария. Как только приедете в Москву, звоните моей маме в Серебряный бор – она скажет, где и когда я буду. В «Новом мире» настроение пресквернейшее. 5-ый (Номер. – О. Т.) не подписывают. У них впечатление, что их просто душат...»
146
А. Пастухова – в то время жена Ю. Трифонова. Редактор издательства «Политиздат».
Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что тогда советы сбили Ю. В. с толку. Он еще в 1967 году хотел написать роман-двойник – форма, к которой его всегда тянуло. Потом, когда он стал доверять только себе, Ю. В. виртуозно использовал эту сложнейшую форму в романах «Дом на набережной» и «Время и место». В «Доме на набережной», кроме повествователя, есть и лирический герой, и автор. Это сложнейшая полифония. А во «Времени и месте» Ю. В. даже настаивает на двойничестве героев. Впрочем, это материя тонкая и рассуждать о ней более пристало исследователям его творчества. Я же возвращаюсь в год 1968-й.
Ленинград. 22 июля 68 г.
Дорогой Юра!
Я недавно двое суток был в Москве, но Вас не нашел. Цецилия Исааковна сказала, что Вы под Ригой и должны вернуться в конце месяца. Я тоже приеду 27—28-го и уже до зимы. А в Москву я прилетал на похороны Константина Георгиевича, [147] стоял вместе с Твардовским в почетном карауле, ездил в Тарусу и нес гроб от его дома до кладбища.
На похоронах все было фальшиво в траурном церемониале в ЦДЛ и похоже на все другие большие писательские похороны «по первому разряду», кроме нескольких минут в конце гражданской панихиды, когда неожиданно стала говорить пианистка М. В. Юдина (вне программы) и из глубины зала послышались несрепетированные голоса. И – очень хорошо все было в Тарусе: весь город вышел с цветами на улицы, и место могилы изумительное – в самом конце кладбища, на зеленом мыску между двумя заросшими оврагами, под большим дубом, в виду Таруски и той дали с полем и лесами, которыми К. Г. любовался из своего сада. О речах нечего и говорить: выступали люди, которых К. Г. не любил и не уважал, а Ш., который мог бы что-то сказать, прокричал какую-то истерическую чепуху. И весь этот летний день, когда и шел дождь и парило, а ночью, когда ехали из Тарусы, разразилась страшная гроза, – был гармоничен с К. Г.
Конечно Алексеев, Сартаков и другие присвоили себе в этот день К. Г. и как это ни обидно, оно, может, и имеет хорошую сторону – станут переиздавать побольше и у близких будут деньги.
В Тарусе видел Борю [148] – он там живет: он звал меня остаться у него ночевать, но я боялся, что задержусь и не улечу на другой день, и уехал в тот же вечер.
В автобусе по дороге туда все говорили только о Беленкове: [149] это, как я понял, сейчас в Москве тема номер 1. Вчера прочитал в «Знамени» Ваш рассказ. [150] Он хорош и в нем подводная часть айсберга велика и тяжела. Он говорит больше, чем его фабула и как все хорошее, его невозможно пересказать.
У Вас уже, наверно, набралась целая книжка отличных рассказов – самое время издавать!
У меня состоялся Худсовет по последнему варианту сценария, и он принят. Сейчас его послали на утверждение в Москву. Там все может быть: только что зарезали готовый фильм по «Интервенции» Славина, тоже ленфильмовский. В «Новом мире» по-прежнему безнадежно. Мелькнул было какой-то просвет, и снова все закрылось. Три дня назад еще не был подписан 5-й номер!.. Жму руку Ваш А. Гладков.
147
К. Г. Паустовский (1892–1968). Знаменитый писатель.
148
Видимо, писатель Борис Балтер.
149
Критик, литературовед, автор нашумевших работ. Остался на Западе.
150
Рассказ «Победитель».
В декабре в жизни Ю. В. произошло очень важное событие: он встретился с человеком, который сидел на Лубянке в одной камере с его отцом. В дневниковой записи фамилия человека изменена, потому что, как писал Ю. В., «в его крови тлела смертельная осторожность», хоть времена изменились, его реабилитировали, дали маленькую квартирку на юго-западе и персональную пенсию, «но двадцать лет лагерей сделали свое дело». Ю. В. понимал это и в своей записи постарался замаскировать источник. Поэтому рассказ сокамерника Валентина Андреевича предваряет такое наивное примечание Юры: «Все эти факты – от Ушакова, родственника человека, сидевшего с отцом».
«...2 сентября привезли с дачи. Утром. Лубянка. К маленькой двери – на углу Малой Лубянки. Кто-то смотрел в глазок. На ЭМКе. Приехали трое. Иногда приезжают – 5, чтоб произвести впечатление. Со мной сидел Муклевич, командующий военно-морскими силами. Он жил в Доме Правительства. На всех площадках стояли по 2 человека. Спускали не на лифте, а пешком. Прислали 12 человек. Муклевич сказал, смеясь: «Зачем столько людей? Могли бы прислать домработницу – я бы приехал».
Привезли, помыли – в камеру.
ЛУБЯНКА 2. ГЛАВНАЯ ГОСУДАРСТВЕННАЯ
ТЮРЬМА СССР.
Камера пустая – все на прогулке – 20 минут. Прогулка – 1 раз в день. Часов в 12 дня. Открывается дверь – входят 6 человек. Все входят, как они гуляли – с руками за спиной, по очереди. Первым идет Артамонов Константин Михайлович, заместитель начальника Главного артиллерийского управления. Сын царского генерала, бывший замначальника Харьковского ОГПУ. Громадный, высокий, красивый человек. Абсолютный проходимец. Красивый, умный...
Второй – отец. По контрасту. Невысокого роста, черный, скромно одетый. Оба сидели по несколько месяцев. Отец – третий месяц. Артамонов – пятый. Остальные – переменный состав. Обстановка Лубянки – третьеклассная гостиница. Дешевые половики. Широкие коридоры. Бордельные (нрзб. – О. Т.). Двери, ручки. Окно забрано козырьком. Железный занавес. Ничего не видно. Глазок. (рисунок – план камеры. – О. Т.).
В. А. [151] и Артамонов считались стариками. Устанавливали порядки. Лежали у окна. Больше воздуха через фрамугу. Отбирают очки. И у него, и у меня были отобраны очки. Я его плохо видел. Подъем в 6 или в 7 (?) часов. Мучительное ожидание, чтоб вывели в уборную. Параша – для мелких надобностей. В уборной конвойный дает клочок бумаги, оберточной – 8 на 10 см. Стучат, скорее, скорее... «Оправка» длится в любое время в течение 2 часов после подъема. Иногда приносят чай до уборной – очень неудобно. И уборная как в третьеклассной гостинице. Завтрак – хлеб 550 грамм (пайка), полтора куска сахара и морковный чай в большом медном чайнике. Хлеб и сахар – на весь день.
Обед – в 12 часов или в 1 час.
Баланда и каша, сечка, овсянка.
Вечером – в 6, 7 часов – одна каша.
Отбой – в 10 часов.
Деньги начисляют на текущий счет. Ларек. С РАЗРЕШЕНИЯ СЛЕДОВАТЕЛЯ (выделено Ю. В.). Папиросы, белый хлеб, масло и т. д. Как обещание лучшей жизни – все лучшего качества. Дорогие папиросы «Казбек»... Поощрение доходит вплоть до черной икры (не в нашей камере). В. А. держит на столе вещи, продукты. Он придавал больше значение селедке и говорил: «Это самое ценное питание в тюрьме. Это живой белок».
Общее впечатление, что ваш отец сохранял полное владение собой, вероятно, лучше всех зная, что его ждет – никогда не допускал ни малейшего срыва. Он хотел жить. И была уверенность, что он абсолютно здоров, что он будет жить и что, по крайней мере, если эта возможность осуществится, он войдет в нее, сохранив все свои силы.
У других этого не было.
Сидел старый большевик, он знал, что происходит. Он «не сдаст ни одной позиции». Имея в виду под этим не животное самосохранение, а пригодность для того, чтобы жить и делать... Он держал себя в порядке, в руках и – по возможности, физически.
Часто говорил о казачестве.
1) О наделах, которые давали казакам.
2) О разной земле для разных категорий военных.
3) О земельных просторах на Дону, но без горечи, обвинений и пропаганды, а так, как было.
4) О военных качествах казаков, но без восхваления или осуждения. О том, как в Первую мировую войну австрийская и немецкая кавалерия больше всего боялась схваток с казаками – из-за пик. И показывал, как после удара пикой казак ее поворачивал в ране.
Он возвращался к юности, а не к годам Гражданской войны. Абсолютное отсутствие аффектации. Никогда не говорил о своих постах или своей роли. Два имени упоминались: Молотов (с которым был в ссылке?) и Егор Пылаев, с которым он чем-то был связан. Может быть, тот на него что-то написал?
Четвертым постоянным жильцом камеры (3 этаж № 17) был профессор механики Андрей Федорович Кудрявцев (лет 43) из института Стали. Милый, рыхлый добродушный человек. Он сдружился со следователем, молодым парнем – из студентов. «За что меня взяли? Я же никакой не политик». Следователь терпел, терпел, потом говорит (Было поздно ночью, в коридоре тихо.)
– Хочешь знать, еб твою мать, за что? Вот за эту бумажку...
Показывает в деле листок: «19 февраля на панихиде Орджоникидзе профессор Кудрявцев А. Ф. сказал: «Видно, что-то у них в Политбюро неладно...» И подпись-шифр 418/06. И синим карандашом наверху «арестовать».
Характер у В. А. был остро критический, насмешливый, не дававший никому потачки. Склонен был переходить к веселью над незадачливым собеседником, но без тени язвительности или оскорбления.
В камере часто завязывались споры между В. А., Артамоновым и Кудрявцевым. Говорили о пушках. Артамонов, видимо, давно забыл баллистику. Но в силу своего служебного положения должен был говорить авторитетно.
Слабоват оказывался и профессор механики. В. А. не давал им спуску, прижимал к стенке и разоблачал, не унижая.
Иногда говорили о съездах.
У меня создалось впечатление, что В. А. не слишком серьезно относился к съездам, к их нумерации.
Каждый, кто приходил в камеру знал, что кто-то один – Иуда... Поэтому пускаться в разговоры остерегались.
Когда новички спрашивали: «Что делать? Что делать?», В. А. железно советовал: «Что было – то было, чего не было – того не было».
Эти слова и ваш отец вообще – МЕНЯ СПАСЛИ (выделено Ю. В.). Ничего не говорил о себе и своем деле. НИЧЕГО – О СЕМЬЕ (выделено Ю. В.). Сильный человек! Распускать нюни не мог.
Артамонова вызывали к следователю. Спрашивали: «Ну как?» «Плохо... Подписывал чего не было...» «Зачем же?» «Есть вещи, которые входят в сознание через зад». Эту фразу он повторил еще раз. Его били, наверно.
В камере боятся говорить, что били.
Из Лубянки 2 – увозили в разные места. В Лефортово – там били, пытали, судили и убивали.
Меня вызывают на следствие. Из соседней камеры – крики избиваемого. Я думал, что это маскарад... «В советской тюрьме не бьют!»
Однажды, когда обжились и знали друг друга, сидим – В. А., Кудрявцев и я.
Я спросил В. А. – чем это кончится?
– Судьба... Сталина (он тихо говорил) – это судьба Павла Первого. Войдут два здоровых солдата и придушат – видимо, многие на это надеялись, но двух гвардейцев в России не нашлось. Да, дело обычное – как и других, ВАС ВЗЯЛИ С ПРИКУПОМ (выделено Ю. В.). То ли вас бить, то ли вы со страху наговорите – но что-нибудь обнаружится, чего вы знали.
Вводят Мартиновича – начальника одного из управлений Наркомата Оборонной промышленности. Герой Гражданской войны, комдив... Его шумно приветствует Артамонов, по Украине его знает В. А. Уводят. Возвращается через неделю, сапоги приходится разрезать – стоял всю неделю.
– В. А.! Кроме ссылки – вас еще избивали? Жандармы?
– Жандармский офицер никогда ни одного арестованного не ударял, – медленно и раздельно.
Он был начальником ГУТ-а. [152] По-видимому, ценил Смилгу Ивара Тенисовича.
В 1918 году В. А. и еще один или двое ходили присматривать место для ЧК в Москве и выбрали этот дом (Лубянка, 2).
«За что боролись, на то и напоролись».
Суммарный облик. Одет незатейливо, почти по-рабочему. И был похож на инструментальщика или часовщика. Худой, черный, чуть согнутый, без малейшего фатовства – как рабочий человек. И был он похож на сцепщика в «Анне Карениной» – с фонарем... И еще больше – на рабочего в стихотворении Гумилева. Который отливал пулю. Впечатление профессионализма, целеустремленности и одной мысли.
Его ни разу не вызывали на допрос – во всяком случае, я не помню этого.
Вашего отца надо было уничтожить...»
151
Валентин Андреевич Трифонов (1888–1938) – отец Юрия. Революционный и военный деятель. До революции был в ссылке, на каторге. Один из организаторов Красной гвардии. После революции занимал ответственные посты. Арестован 22 июня 1937 г. Расстрелян в «Коммунарке» под Москвой.
152
Главное управление топлива.