Протасов вскочил и начал вышагивать по кабинету.

— Борис Андреевич, отказываюсь понимать вас. Ког­да-то ведь придется расставаться со штанишками школь­ника.

— Я бы, Василий Васильевич, завод не приравнивал к школе, а меня лично—к школяру. Тут принципиальные соображения, не каприз.

Вмешался спокойный и уравновешенный Резников:

— Прошу вас, Василь Василич… Может, присядете?

Протасов сел, однако это его нисколько не успокоило.

— Какое имеют отношения частные дела завода к огромному фронту политической экономии? К философии, наконец? Вы же ученый, Борис Андреевич! Эго же безумие — растрачивать свои силы на второстепенное.

— Работу на заводе не могу считать занятием второстепенным. А что касается аспирантуры, можно ведь заниматься и в заочной…

На этот раз быстро поднялся со своего места Резников.

— Слова Бориса Андреевича вполне разумны. Как вы, Василий Васильевич?

— Возражений не имею,— согласно кивнул и Протасов.

…Процедура с зачислением в заочную аспирантуру, вернее согласование этого вопроса с министерством заняло чуть меньше времени, чем сдача кандидатских экзаменов и подготовка к печати автореферата.

Но вот наконец были завершены все формальности для защиты кандидатской диссертации. В полукруглый зал, где обычно заседал ученый совет вуза, Борис Дроздов вошел с дипломом инженера-станкостроителя и экономиста, а через три часа вышел кандидатом экономических наук.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ЗАВИСТЬ

1

Борис открыл глаза. Увидел трехрожковую люстру. Она вдруг закачалась, потом раздвоилась и начала расплываться в тумане.

«Что за чепуха? Где я нахожусь?»

Стал напрягать память, но сколько ни силился — вспомнить ничего не мог. Все тело ныло. Попытался пошевелить ногой — острая боль резанула в шейных позвонках и отдалась в затылок.

«Да что же это со мной? Совсем мне память отшибло, что ли?»

Не поворачивая головы, повел глазами влево, вправо. Увидел три койки, а на них сплошь забинтованные белые куклы. Понял: находится в больнице. Но почему, почему? Наконец смирился. Решил для себя: если уж очнулся, память восстановится, не надо ее насиловать. В таких случаях сон — лучший выход из положения. Спать! Воля всегда его выручала. Минут через пять Дроздов уже спал, так и не вспомнив, как он попал на больничную койку.

А случилось следующее…

Недели через две после похорон Сталина, когда потря­сение от случившегося стало постепенно сглаживаться, Дроздова пригласили в Министерство высшего образования. Решался вопрос о его работе. Вопрос этот и для него са­мого, и для завода, где он проработал почти четверть века, и для двух министерств (станкостроения и высшего обра­зования) был достаточно серьезным. Сам же Дроздов даже думать не хотел, что должен расстаться с заводом.

В тот день с Дроздовым состоялся серьезный разговор в кабинете заместителя министра высшего образования Зеленкова. Замминистра, как и сам Дроздов, оказались в затруднительном положении.

— Иван Иваныч, да поймите меня правильно,—при­ложив ладонь к груди, убеждал Дроздов собеседника.— Я не оспариваю ваши слова, что знания у меня есть и они свежи. Но поверьте, чтобы посвятить себя воспитанию сту­дентов, одних знаний мало.

— Согласен. Необходимы методологические навыки. Но, по нашим сведениям, вы и здесь уже кое в чем успели…

— В том-то и дело, что нет, Иван Иваныч…. Не педагог я по складу характера и по опыту работы.

— Позвольте, на чем основаны такие выводы?

— Отвечу. Как мы условились, я полгода читал спец­курс. А когда начал принимать экзамены, только восьми слушателям мог поставить хорошие оценки, с десяток на­тянул па «удовлетворительно», под нажимом доцента Про­топоповой, остальным, а их пятнадцать, выставил «неуды». Вот и делайте выводы: или я скверно читаю, или тем лю­дям, ради которых стараюсь, просто-напросто не нужны эти знания.