Дети, разлетевшиеся теперь по стране, когда-то провели на участок арык, выкопали водоем, не очень большой, но по условиям Ташкента достаточно глубокий и для купа­ния, и для полива огорода. А поливать было что. Заботами добрейшей хозяйки Саодат-ханум в огороде росли редиска, лук, чеснок, морковь, огурцы, помидоры, укроп, разные бо­бы и кукуруза, картофель, свекла… Умели в этом доме вы­ращивать и восхитительные среднеазиатские дыни… Круг­лый год сад утопал в цветах.

Зыковы попали к добрым и щедрым людям. К тому же и Павел, и его жена Валентина получали полноценные ра­бочие карточки. По такому же разряду обеспечивался и участник революционных событий Ташбулат Фаридов со своей престарелой женой. Так что бюджет двух семей почти не отличался от довоенного. Молоко им приносили в обмен на плоды огорода и сада.

Нет слов, Павел и Валентина работали на заводе так же напряженно, как и многие миллионы советских людей. Но попадая в свой «рай», быстро забывали о тяжелом тру­де. Саодат-ханум стояла на страже их здоровья, перед сном и перед уходом па работу заставляла выпивать по кружке парного молока.

О мальчике Зыковых и говорить было нечего. Ласки, внимания и соответственно калорий Толику (его с первого же дня перекрестили хозяева в Ташбулатика) доставалось, пожалуй, больше, чем родным внукам. А тот через несколь­ко месяцев уже свободно болтал по-узбекски, почернел под жгучим солнцем и ничем не отличался от шустрых узбек­ских сверстников. И когда осенью пришла пора учиться Фазылу, старшему внуку Ташбулата и Саодат-ханум, Толя Зыков пошел вместе с ним в узбекскую школу. Павла, правда, к тому времени не было в Ташкенте. В этом «раю» прожил он недолго. В начале сорок второго пришлось воз­вратиться в Москву, налаживать производство в столице. Но когда Валентина пришла с известием, что завод возвра­щают в Москву и что скоро Толик поедет домой, тот реши­тельно заявил: никуда из Ташкента он не уедет. Толик Зыков не мог себе представить жизни без Фазыла.

— А ты… ты уезжай, — объявил матери Ташбулат– младший и спрятал голову под мышкой обескураженной Саодат-ханум.

Смутился и старый Ташбулат — он тоже привязался к мальчонке. И кто придумал этот отъезд? Так славно всем жилось!

Валентина проплакала всю ночь: это надо же — с ма­терью ехать не хочет, у чужих остается. Но потом, пораз­мыслив, решила, что пока здесь Толечке будет сытнее, чем в голодной Москве, да и под присмотром, а там — кто за ним будет смотреть: и мать и отец на работе.

В Москву Валентина возвратилась одна, оставив сына до окончания учебного года. Но Толя-Ташбулат вместо пя­ти месяцев прожил у стариков Фаридовых до окончания седьмого класса. Родители Фазыла также жили в Москве, но и Фазыл не хотел ехать к родителям. Они договорились с Толей, что приедут в Москву заканчивать среднюю школу, а потом вместе подадут документы в Среднеазиатский Го­сударственный университет.

Дружба у них окрепла настолько, что даже в Москве они ходили в одну школу, хотя жили неблизко друг от дру­га. Такая привязанность пугала Валентину, но радовала Павла. Он знал, что Фазыл и Толик спали и во сне видели, как вместе поедут учиться в САГУ, и одобрял рассуждения сына: с отличным знанием узбекского языка поступить в университет в Ташкенте ему будет куда легче, чем в ка­кой-либо столичный вуз. Его привлекала практическая сто­рона дела, а дружба сына с Фазылом — это второсте­пенное. Главное, есть уверенность, что сын будет учиться в вузе.

— Понимаешь, Валя, какая ситуация складывается? — рассуждал Павел. — Старик Фаридов, если припечет, и в ЦК республики не побоится отправиться.

Но это были дальние прицелы. А пока семья наконец была вся в сборе, и Павел этому очень радовался. Замет­ных успехов достиг он в своей работе. К его фамилии, на­чиная с сорок шестого, теперь постоянно прибавляли: то­карь-скоростник. Все-таки нашел он секрет волшебных резцов, о которых столько лет мечтал. А тут случай. На за­воде как-то появился корреспондент одной из московских газет. Он интересовался работой токарей-скоростников.

Корреспондент слушал Павла и черкал в свой блокнот и все поглядывал на резцы: такие же вроде бы, как и у всех, но особая заточка твердой напайки делала их чу­додейственными.

— Можно их сфотографировать? — спросил он у Зы­кова.

Но тот недовольно нахмурился. Чего это ради он будет делиться своим кровным, тем, что ему досталось потом и бессонными ночами, с любым встречным-поперечным. Но не желая портить отношений с журналистом, чтобы не упу­стить такого случая, Павел пригласил корреспондента пос­ле смены к себе домой.

Смена, кстати говоря, заканчивалась через двадцать ми­нут. К тому же Павел вспомнил о двух дынях, килограм­мов по шесть каждая, которые едва донесла до их квартиры проводница поезда, прибывшего из Ташкента: Саодат-ханум довольно часто таким образом пересылала им овощи и фрукты.

Надо сказать, что дыня произвела на журналиста гораз­до большее впечатление, чем резцы Павла. Не помешала дыне и рюмка-другая хорошего вина — водку Павел Зыков не пил по соображениям принципиальным.

Дня через три о Зыкове появилась статья без фотогра­фии его резцов. Корреспондент стал заглядывать к Зыко­вым и всегда находил ласковый прием. Был опубликован и новый очерк, но уже не в газете, а в журнале. Зыкова после этого пригласили на ответственное совещание, зара­нее предупредив о желательности его выступления. Речь Зыкова всем поправилась. Фамилия его попала в тассовскую информацию и стала широко известна.

Случилось это перед выборами в местные Советы депутатов. Тот же знакомый Павлу Зыкову журналист в разговоре с секретарем парткома завода спросил его: