— Эх, товарищ Зыков! Зачем же было тогда посылать вас к людям, с которыми следовало поделиться передовым опытом? Чему же могли у вас научиться молодые немецкие рабочие, если вы припрятывали свои секреты? Разве так сложно уразуметь эту истину?

— Но я ведь думал…

— Оставьте, Зыков. Вы все понимаете. Зачем вы напи­сали это письмо? Вам что, поперек горла встали успехи Дроздова? Сознайтесь, так ведь?

Павел вспотел, в голове у него путалось. Такого раз­говора он не ожидал.

— Нет, это не так.

Сазонов, наклонившийся к нему, проговорил, чеканя

каждое слово:

— Но вы же, как здравомыслящий человек, понимали, что ваше письмо способно навлечь на вашего друга непри­ятности?

Пот струйками стекал с висков Зыкова и за ушами. У Сазонова брезгливо дернулся уголок губ.

— Знаете… И молчанием многое можно сказать. А внеш­не вы безобидный, даже обаятельный, душа-человек, по от­зывам ваших коллег по работе в Германии. Такую заботу проявили об их быте и досуге! Так случилось, что я хоро­шо осведомлен о Дроздове. Источник моей информации надежен, достоверен и не подлежит сомнению.

Николай Петрович умолк и, пытаясь успокоиться, затя­нул молчание. Но вот он резко отодвинул письмо Зыкова.

— Хочу предупредить. По-человечески, по-мужски: путь, на который вы встали, опасен.

Сазонов поднялся.

— А за сим прощайте. Сознательно не говорю вам до свиданья. Именно прощайте.

…Когда прошел слух, что награждение их группы, ра­ботавшей за рубежом, состоялось, Зыков на другой же день отыскал «Ведомости Верховного Совета СССР». На­шел список награжденных. Их оказалось семеро, его фами­лии не значилось. Борису Дроздову, как и предполагалось, дали орден «Знак Почета».

Павел прочитал и скривил губы.

— Еще бы… С таким-то знакомством! — процедил он.

2

А весной 1948 года произошло событие, после которого жизнь Бориса Дроздова повернулась на сто восемьдесят градусов.

На завод «Красный маяк» прибыл разгневанный пред­ставитель министерства. Человек он был новый, ситуация, из-за которой оказался здесь, ему казалась катастрофиче­ской. Сразу же направился в кабинет главного инженера.

— Вот… Извольте ознакомиться, Василий Борисыч, — он с негодованием бросил сколотые скрепкой листы бума­ги. — Рекламация. Да еще такая позорная! Для вашего предприятия немыслимо позорная!

— А в чем дело? — главный инженер спокойно отодви­нул бумаги. — Самую суть, Сергей Сергеич. Слепну от бу­маг. Не главный инженер, а писарь какой-то…

— Извольте! Украинский завод получил четыре ваших станка последней марки. Ни один из них не работает. Дробление.

— Так-ак, — главный инженер беспокойно забарабанил пальцами по столу. — Не было печали…

— Да уж как хотите, так и судите…

Нажав на кнопку звонка, главный инженер вызвал сек­ретаршу:

— Пригласите ко мне наладчика Дроздова… — и гос­теприимно указал на кресло: — Прошу вас, Сергей Сергеич, располагайтесь, а я ознакомлюсь с рекламацией.

Минут семь в кабинете был слышен только шелест бу­маги. Но вот представитель министерства оторвался от га­зеты и с недоумением спросил главного инженера:

— А почему вы вызвали только наладчика? Тут инже­нерная работа. Обычный наладчик вряд ли справится.

— Обычный, да не совсем обычный…

В этот момент раздался стук в дверь. Вошел Дроздов.

— Садитесь, Борис Андреич,— приветливо обратился к нему главный инженер.

— Вам приходилось слышать о дроблении станков? — заговорил с Дроздовым представитель из министерства. Тон был настораживающий, чувствовалось явное желание проверить его, Дроздова, компетентность.

Борис опешил: с ним так уже давно не говорил никто.

— Никогда в жизни, уважаемый начальник. Видом не видывал, слыхом не слыхивал.

Астахов не выдержал, рассмеялся:

— Ну чего дурочку валяешь?

— Какой привет, такой ответ.

Представитель министерства покраснел.

Погасив улыбку, Астахов примирительным топом про­должил:

— Ладно уж, Борис Андреич. Действительно неприят­ный случай. Станки-то уникальные, а вот рекламация при­шла.