Шрифт:
Борис сопроводил эту шальную мысль улыбкой и заспешил, вспомнив об Иване Федосеевиче — поди, совсем разомлел около накрытого стола. Ждет его. Ждет его «со щитом». Ну что ж, «со щитом» и возвратимся..
4
Зимнюю сессию Борис сдал на «отлично», весеннюю — тоже. Особого напряжения, каким его пугали, он не почувствовал, значит, самоподготовка у него все же солидная. Ему не хватало знаний по технике, и для себя он решил: если успешно осилит экономику, то попытается добиться разрешения досдать и те дисциплины, которые необходимы для получения высшего технического образования. Но для исполнения таких почти наполеоновских замыслов ему прежде всего нужно убедить людей, что он в состоянии справиться с программой этого вуза…
И вот уже позади первый учебный год, а по учебной программе он продвинулся на два курса. Если и дальше пойдет теми же темпами, экономический факультет он одолеет за два с половиной года. Да еще около двух лет, поди, уйдет на преодоление технических вершим, если, конечно, не возникнет каких-либо непредвиденных обстоятельств. К тому времени ему уже будет многовато лет для учащегося.
Вот когда пришло горькое сожаление об упущенных годах.
Нет, столь медленное развитие событий Дроздова не устраивало. Это было прямым расточительством драгоценных лет. Конечно, если кое-чем пожертвовать, урезать, например, на час или па полтора время на сон, то можно уложиться и в более короткий срок. Он уже давно приучил себя засыпать мгновенно и просыпаться в назначенное время. До Рахметова ему, конечно, далековато, но кое-чего он все– таки добился.
Свои соображения Борис изложил Ивану Федосеевичу. Разговор происходил на квартире Вальцова. Жил Иван Федосеевич вдвоем с матерью, хотя у ней имелась и своя комната. Анне Дмитриевне было около семидесяти, но выглядела она еще крепкой женщиной. Двухкомнатную квартиру сына, именуемую ею «светелкой», содержала в чистоте и уюте, соответствующим этому названию. Впрочем, и сам Иван Федосеевич ревностно, по-флотски поддерживал введенный порядок…
— Черт его знает, Борис. — Вальцов помял в затруднении подбородок. — В том, что ты медведя осилишь, не сумлеваюсь, как говорит моя досточтимая матушка. А вот как сократить время обучения? Единственный путь… к Софье Галактионовне.
При этом имени оба они, не сговариваясь, притихли и ушли каждый в свои мысли.
Вальцов бобылил с тридцатого, после развода с Натальей, сыгравшей тогда не последнюю роль в его исключении из партии. Сразу же после развода она вышла замуж за «Гошу», который и устроил Вальцову провокацию с колбасой. Кое-как выпутавшись из истории с компрометацией Вальцова, Гриневич увяз в другой. Года через три его осудили за крупные валютные махинации, причем имущество конфисковали. Тогда-то Наталья и разыскала Вальцова, слала одно за другим покаянные письма, но ни одному из них он не поверил — ответил столь резко и решительно, что после она уже больше никогда не пыталась к нему обратиться. Что с ней стало, Вальцов не знал, да и не хотел знать. В то время в жизнь его уже вошла Софья Пухова, и Вальцов понял, что он встретил человека, которого ждал всю свою жизнь, что дороже этого человека у него никогда не будет. Хотя лишь месяц они пробыли рядом друг с другом… Они расставались на долгие годы, но Иван Федосеевич уже знал, что будет ждать Софью. Тогда они даже и предположить не могли, какие испытания готовит им судьба. Но им повезло. Софья выжила и возвратилась на Родину, и Вальцов прошел войну и не погиб.
После возвращения Софьи в Союз она сразу же встретилась с Иваном Федосеевичем. Произошло это вроде бы случайно, но Софья давно вышла из девичьего возраста, когда верят в подобные случайности. Жизнь у них была далеко не легкой, оба сильно изменились. Но у Ивана Федосеевича чувство к Софье не угасло, просто поутихло: так тлеют угли, но для них достаточно дуновения, чтобы разгорелось пламя.
При первой же встрече с Вальцовым Софья поняла, что под внешней бравадой будто бы шутливой влюбленности Ивана Федосеевича кроется истинное чувство. Увы, этого не могла сказать о себе Софья. Вернее, она считала несвоевременным проявления каких-либо чувств со своей стороны. Всеми ее помыслами владела Женя, ее несложившаяся жизнь. Какая там любовь, если единственное дитя так несчастно!..
И еще один немаловажный момент. Так уж случилось, что по роду своих занятий за рубежом Софья имела доступ к важным документам. Как-то исподволь у нее созрела мысль после возвращения на Родину обобщить свои наблюдения. После отдыха и лечения, а потом согласования темы диссертации в одном из вузов столицы она была направлена в Германию для сбора материала. С задачей она спра– вилась, работу над диссертацией успешно закончила. Вот-вот должна была состояться защита.
Именно с Софьей Пуховой, с без пяти минут кандидатом исторических наук, и рекомендовал Борису посоветоваться Иван Федосеевич. О том же еще раньше подумывал и сам Дроздов, но он боялся в ее доме встретить Женю, которая сейчас, по словам Вальцова, большую часть своего времени проводила у матери, эта боязнь погнала Бориса опять к Ивану Федосеевичу, с которым он и созвонился на определенный час.
На его звонок в дверь почему-то долго никто не отвечал.
«Заснул он, что ли?» — удивился Борис и нажал еще раз на кнопку.
— Иван Федосеевич, вы что… ключи потеряли?
Голос, раздавшийся за дверью, заставил Дроздова вздрогнуть. Он сразу же понял, кому принадлежал этот голос. Кровь стала медленно отливать от его лица. Борис хотел уже повернуть и сбежать по лестнице, но дверь резко распахнулась. На пороге стояла… Женя. Она молча, словно не веря своим глазам, смотрела на него. И вот раздался шепот:
— Бо-оря-а!.. — Недоверчиво протянула руку, коснулась его щеки. — Милый! Родной ты мой! — наконец обрела голос.
Опомнился и Борис. Он порывисто обнял Женю и увлек ее в квартиру. Женя сквозь слезы пыталась ему что-то сказать, но волнение, радость так переполнили ее, что все слова у нее перемешались. Да и нужны ли были тут слова? Он сжимал ее плечи, нежно гладил по голове и сам бормотал что-то несвязное.
А Женя, захлебываясь слезами, все пыталась поведать обо всем, что пережила за эти годы. Но Борису не нужны были ни объяснения, ни оправдания — разве можно изменить прошлое? Он сам мучился и метался, да поделать ничего не мог. И не знал он сейчас, чего в его душе больше: радости или страдания?