Я был подавлен таким предательством. А отец - ведь он ничего не сказал! Мой папа был молчаливым соучастником заговора против родного сына... А мама, моя милая мама, которая придумала утешительный крем из сбитых сливок... Я вдруг до того растрогался своей печальной участью, что тихо заплакал, и протяжный крик совы, звучавший вдали, нагонял на меня еще большую тоску.

Потом явилось новое сомнение. Поль иногда бывает настоящим бесенком; что, если он выдумал всю эту историю в отместку за мое вранье про колибри?

Все в доме как будто спали. Я бесшумно встал и тихонько, целую минуту, повертывал дверную ручку... Под дверьми других комнат я не видел не лучика. Я спустился по лестнице босиком; не одна ступенька не скрипнула. Свет луны помог мне найти на кухне спички и свечу. Несколько мгновений я колебался у двери рокового стенного шкафа. За этой бесчувственной деревянной доской мне откроются либо коварные козни дяди Жюля, либо вероломство Поля. Что бы там ни было, меня ждет удар...

Я медленно повернул ключ... Потянул к себе... Створка открылась на меня... Я вошел в поместительный стенной шкаф и поднял вверх свечу: они были здесь, две охотничьи сумки из рыжей кожи, с большими сетками. Они были набиты до отказа, и сбоку из каждой торчало горлышко запечатанной бутылки... А на полке, подле охотничьих сумок, - два патронташа, в которые я сам уложил патроны. Какой готовится праздник! Все со мне возмущалось, и я принял отчаянное решение: пойду с ними, им наперекор!

Тихо, как кошка, прошмыгнув к себе в комнату, я составил план действий.

Во-первых, не смыкать глаз: если засну, все погибло. Ни разу в жизни я не просыпался в четыре часа утра. Итак, не засыпать.

Во-вторых, приготовить одежду, которую я, по своей привычке, бросил где попало... Ползая на карачках в темноте, я нашарил носки и сунул их в свои полотняные туфли на веревочной подошве.

После довольно долгих поисков я нашел свою рубашку под кроватью Поля, вывернул ее на правую сторону и положил вместе со штанишками у себя в ногах. Затем снова улегся, гордясь принятым решением, и во всю мочь раскрыл глаза.

Поль мирно спал. Теперь перекликались две совы, через равные промежутки времени. Одна была где-то близко, наверно подле окна в листве большого миндаля. Голос другой, не такой низкий, но, по-моему, более приятный, доносился из ложбины. Я подумал: это, должно быть, жена отвечает мужу.

Тонкий луч лупы проникал сквозь дырку в ставне, и стакан на моем ночном столике поблескивал. Дырка была круглая, луч - плоский. Я решил попросить отца объяснить мне это странное явление.

Вдруг сурки на чердаке заплясали сарабанду; кончилось ото всеобщей свалкой, прыжками и визгом. Потом наступила тишина, типа, и я услышал через перегородку храп дяди Жюля, спокойный равномерный храп; так храпит либо очень честный человек, либо закоренелый преступник. А ведь он говорил: "По-моему, Марсель заслужил право участвовать с нами в открытии охоты". Да! Быстроногий Олень был совершенно прав: "у бледнолицых двойной язык".

И он имел наглость лгать мне "для моей же пользы"! Полезно, что ли, доводить меня до отчаяния? А я еще обнял его и прижал к сердцу, да как нежно!

И я торжественно поклялся в вечной ненависти к дяде Жюлю.

Потом мне вспомнилось молчаливое предательство отца. Однако я дал себе слово никогда не упоминать об этом прискорбном случае и быстро зашагал по дорожке, обсаженной кустарником без колючек, который нежно щекотал мои голые икры. Я нес длинное-предлинное, словно удочка, ружье, блестевшее на солнце. Мой пес, белый с огненно-рыжими подпалинами спаниель, бежал впереди, обнюхивая землю, и время от времени жалобно выл, и это было в точности похоже на заунывный крик совы; а вдалеке подвывала другая собака. Вдруг из-под моих ног взмыла огромная птица; у нее был клюв аиста, но оказалось, что это королевская куропатка! Она летела прямо на меня, стремительная и мощная. "Выстрел короля!" - мелькнуло у меня в голове. Я отступил на шаг, щелкнул курком: трах! В облаке перьев королевская куропатка стала падать к моим ногам. Я не успел ее подобрать - за нею летела другая и тоже прямо на меня. Десять, двадцать раз подряд удался мне "выстрел короля", к великому удивлению дяди Жюля; он как раз вышел из чащи, и у него было омерзительное лицо лгуна. Но я все же угостил его сбитыми сливками, отдал ему всех своих куропаток и сказал: "Мы имеем право лгать взрослым, когда делаем это для их же пользы". Потом я прилег под деревом и только собрался вздремнуть, как прибежал мой пес и вдруг забормотал мне на ухо. Он шептал: "Послушай, это они! Они уходят без тебя!"

Тут я и вправду проснулся. Поль стоял у моей кровати и легонько дергал меня за волосы.

– Я услышал, как они идут, - говорил он.
– Они прошли мимо двери. Прислушались. Я увидел свет сквозь замочную скважину. А потом они на цыпочках спустились вниз.

На кухне лилась вода из крана. Я обнял Поля и молча оделся. Луна закатилась, была кромешная тьма. Я нашел ощупью свою одежду.

– Что ты делаешь?
– спросил Поль.

– Иду с ними.

– Они же не хотят тебя брать.

– Я буду идти за ними следом, держась вдалеке, по-индейски, все утро... В полдень они позавтракают у какого-нибудь источника - так они говорили. Вот тогда я и покажусь им, а если они захотят меня прогнать, я скажу, что не найду дороги обратно, и тогда они не посмеют.

– А могут и здорово всыпать.

– Ну и пускай! Мне уже попадало, иногда совсем ни за что ни про что...

– Если ты будешь прятаться в зарослях, дядя Жюль подумает, что там кабан, и застрелит тебя. Ему-то что, а ты вот помрешь,

– Не беспокойся за меня.- И я добавил, скромно умолчав о том, что это цитата из Фенимора Купера: - "Еще не отлита пуля, которая меня убьет!"

– А мама, что же сказать маме?

– Она с ними, внизу?

– Не знаю... Я не слышал, как она проходила.

– Я оставлю ей записочку на кухонном столе.

С большими предосторожностями, не касаясь ставен, я отворил внутреннюю раму. Я влез на перильца, защищающие окно, и приложился глазом к лунной дырочке в ставне.

Занималась заря; вершина Тауме над еще темными плоскогорьями отливала голубым и розовым. Во всяком случае, я уже отчетливо видел дорогу на холмогорье: они не могут от меня ускользнуть.