Имхотеп в волнении расхаживал по центральной комнате дома. Его тонкие льняные одежды были грязными и мятыми; он не принял ванну и не переоделся. Лицо его осунулось от страха и тревоги.

Из глубины дома доносились тихие причитания и плач – реакция женщин на катастрофу, обрушившуюся на дом. Отчетливее других звучал голос Хенет.

Из боковой комнаты доносился голос лекаря и жреца Мерсу, который хлопотал над неподвижным телом Яхмоса. Этот звук привлек Ренисенб, и она незаметно выскользнула с женской половины. Ноги сами принесли ее к порогу комнаты, где лежал Яхмос, и она остановилась, вслушиваясь в успокаивающие слова молитвы, которую нараспев читал жрец:

– О Исида, великая чарами, защити меня, укрой от всего дурного, злого и черного, от удара бога и удара богини, от мертвого мужчины или мертвой женщины, от живого мужчины или живой женщины, которые могут желать мне зла…

С губ Яхмоса сорвался тихий стон.

Ренисенб зашептала, обращаясь к богине:

– О Исида… великая Исида… спаси его… спаси моего брата Яхмоса… Ты, великая чарами…

В голове ее теснились мысли, пробужденные словами молитвы.

– От всего дурного, злого и черного… Вот что случилось с нами в этом доме… да, черные мысли, злые мысли… гнев мертвой женщины…

Ренисенб мысленно обратилась к той, которая не выходила у нее из головы:

«Яхмос не сделал тебе ничего дурного, Нофрет… и хотя Сатипи была ему женой, ты не можешь винить его в ее поступках… он никогда не имел над нею власти… никто не имел. Убившая тебя Сатипи мертва. Разве этого недостаточно? Себек тоже мертв – Себек, который только угрожал, но тоже не сделал тебе ничего дурного… О Исида, не позволь Яхмосу умереть… спаси его от черной ненависти Нофрет!»

Не находивший себе места Имхотеп поднял голову, и при виде дочери его лицо осветилось нежностью.

– Иди ко мне, Ренисенб, дитя мое.

Она подбежала к отцу и крепко обняла.

– Отец, что говорят лекари?

– Они говорят, что с Яхмосом есть надежда, – печально ответил он. – А Себек… Ты уже знаешь?

– Да-да. Разве ты не слышал наш плач?

– Он умер на рассвете, – сказал Имхотеп. – Себек, мой сильный и красивый сын… – Голос его задрожал и сорвался.

– Как это ужасно, как жестоко… и ничего нельзя было сделать?

– Были испробованы все средства. Отвары, вызывающие рвоту. Соки целебных трав. Священные амулеты и могущественные заклинания. Но все тщетно. Мерсу – искусный лекарь. Если он не смог спасти моего сына… значит, этого не хотели боги.

Голос жреца стал громче, и, произнеся завершающие слова молитвы, он вышел из комнаты; лоб у него был мокрым от пота.

– Что? – с надеждой спросил его Имхотеп.

– Милостью Исиды, – торжественно ответил лекарь, – твой сын будет жить. Он слаб, но действие яда прошло. Силы зла побеждены.

Помолчав, он продолжил уже обычным тоном:

– Яхмосу повезло, что он выпил гораздо меньше отравленного вина. Он просто прихлебывал из чаши, тогда как твой сын Себек осушил свою до дна.

Яхмос застонал.

– Вот она, разница между ними… Яхмос робок, осторожен и никогда не торопится. Даже в еде и питье. Себек всегда несдержан, великодушен, щедр и… увы, неосмотрителен, – печально сказал хозяин дома и вдруг встрепенулся: – А вино на самом деле было отравлено?

– В этом нет никаких сомнений, Имхотеп. Остатки вина испытали мои молодые помощники – умерли все животные, которым его дали, причем довольно быстро.

– Но ни я, ни другие, кто пил это вино часом раньше, не пострадали.

– Вне всякого сомнения, тогда оно еще не было отравлено – яд добавили позже.

Имхотеп ударил одной ладонью о другую и сжал ее в кулак.

– Никто, – заявил он, – никто из живущих не посмеет отравить моих сыновей здесь, под моею крышей! Это невозможно. Никто из живущих, говорю я!

Мерсу склонил голову. Лицо его оставалось непроницаемым.

– Тебе лучше знать, Имхотеп.

Жрец Ка нервно почесал себя за ухом. Потом неожиданно произнес:

– Я хочу, чтобы ты кое-что послушал.

Он хлопнул в ладоши и приказал прибежавшему на зов слуге:

– Приведи сюда пастушка… Этот парень немного не в себе. С трудом понимает, что ему говорят, и двух слов связать не может. Но он все видит и запоминает, и, кроме того, он предан моему сыну Яхмосу, который всегда был добр к нему и снисходителен к его ущербности.

Вернувшийся слуга вел за руку худого мальчика с почти черной кожей, раскосыми глазами и испуганным бессмысленным лицом; из одежды на нем была только набедренная повязка.