Эти именитые мужи представляли собой сливки прославленного города. Одни были очень богаты, другие очень бедны, но все совершенно лишены каких бы то ни было возвышенных стремлений. Им было присуще то невозмутимое спокойствие нищего, которому ничего не нужно, если у него есть корка хлеба, чтобы обмануть голод, и луч солнца, чтобы согреться. Но прежде всего посетители казино отличались тем, что люто ненавидели всех, кто попадал к ним извне. Когда какой-нибудь знатный чужеземец появлялся в августейших залах, они считали, что он прибыл специально для того, чтобы подвергнуть сомнению превосходство их города – родины чеснока, и преуменьшить, из зависти конечно, неопровержимые достоинства, которыми природа наделила их город.

Первое посещение казино Пене Реем было встречено с некоторым недоверием, и так как среди посетителей этого славного заведения нашлось немало острословов, то не прошло и четверти часа, как о новом госте рассказывали всякого рода небылицы. Когда же на бесконечные расспросы присутствующих он ответил, что прибыл в Орбахосу с целью исследовать угольный бассейн Наары и выяснить возможность проведения дороги, все единодушно решили, что дон Хосе просто хвастун и болтает о каких-то угольных залежах и постройке железных дорог, чтобы поднять себя в глазах общества. Кто-то даже не замедлил сказать:

– Не на таких напал. Сеньоры ученые полагают, что мы дураки и нас обмануть пустой болтовней ничего не стоит… Он приехал сюда жениться на дочери доньи Перфекты, а про угольные бассейны болтает, чтобы пустить нам пыль в глаза.

– Сегодня утром у Домингесов мне сказали,- заметил какой-то разорившийся коммерсант,- что у этого сеньора нет за душой ни гроша. Он приехал к тетке в надежде пожить за ее счет и поймать на удочку Росарио.

– Он, должно быть, вовсе и не инженер,- вмешался владелец оливковых садов, заложивший свое имение вдвое дороже настоящей его стоимости.- Сразу видно… Эти голодранцы из Мадрида рады-радешеньки обмануть бедных провинциалов. Они ведь уверены, что мы дикари какие-то…

– Сразу видно, что у него ничего нет за душой.

– Не знаю, шутя или всерьез, но он заявил нам вчера вечером, что мы варварски ленивы.

– Что мы живем, как бедуины, и только и делаем, что за-гараем на солнышке.

– Только и делаем, что мечтаем…

– Вот, вот: только мечтаем…

– И что наш город ничем не отличается от поселений в Марокко.

– Черт возьми, это неслыханно! Разве есть где-нибудь улица (за исключением разве Парижа), подобная нашей Аделан-тадо? Семь великолепных домов, выстроенных в одну линию, от дома доньи Перфекты до дома Николасито Эрнандеса… Эти канальи думают, что мы никогда ничего не видели и никогда не бывали в Париже…

– Он еще необыкновенно деликатно заметил, что Орбахоса-де – город нищих и мы, сами того не подозревая, живем в крайней нищете.

– Слава богу, что он не мне говорил подобные вещи, иначе в казино разразился бы скандал! – воскликнул сборщик налогов.- Почему ему не сказали, сколько оливкового масла выжали в Орбахосе в прошлом году! Разве этому болвану не известно, что в урожайные годы Орбахоса снабжает хлебом всю Испанию и даже всю Европу? Правда, последний год урожай неважный, но это случайность. А урожай чеснока? Знает ли этот сеньор, что члены жюри на Лондонской выставке рты разинули, увидев чеснок из Орбахосы?

Уже несколько дней в казино только и говорили что о Пене. И все же многочисленные сплетни, столь обычные в маленьких городах, которые именно потому, что они карлики, ведут себя как надменные великаны, не помешали Рею найти искренних друзей в этом высоком заведении, где, кроме людей злоречивых, нашлись и здравомыслящие. Однако наш инженер, на свое несчастье (если это можно считать несчастьем), имел обыкновение слишком откровенно выражать свои мысли, чем и приобрел себе немало врагов.

Шли дни. Кроме вполне закономерного раздражения, вызванного обычаями епархиального городка, были и другие неприятности, повергшие Пепе в глубокое уныние. Прежде всего следует отметить то обстоятельство, что на него, подобно рою жадных пчел, набросилась толпа сутяг. Не только дядюшка Ликурго,- множество других владельцев смежных земель просили возместить какие-то убытки и причиненный им ущерб, требовали отчета за земли, принадлежавшие еще деду Пепе, предъявляли иск по поводу какого-то арендного договора, подписанного матерью и, по-видимому, ею пе выполненного; требовали признания ипотеки на земли, именуемые Топольками, согласно весьма странному документу за подписью его дяди. Это был отвратительный клубок, в котором пытались его запутать. Пепе уже намеревался отказаться от своих владений, но чувство собственного достоинства не позволило ему отступить перед проделками хитрых орбахосцев. Кроме того, муниципалитет обвинил его в том, что границы его владений распространялись на земли, принадлежавшие муниципалитету, и несчастный молодой человек вынужден был на каждом шагу отстаивать свои юридические права. Честь его была задета: он должен был либо судиться, либо умереть. Донья Перфекта великодушно обещала ему помочь отделаться от гнусных интриг путем дружеской сделки, однако время шло, а посредничество благочестивой сеньоры пе давало никаких результатов. Количество судебных процессов росло, они развивались с угрожающей быстротой, как скоротечная чахотка. Пене приходилось целыми днями торчать в суде, давая показания и отвечая на вопросы. Когда же он, злой и измученный, возвращался домой, перед ним вырастала длинная, смешная и уродливая физиономия писца, приносившего кипу гербовой бумаги с неимоверным количеством ужасающих формулировок… для того, чтобы он изучал дело.

Разумеется, Пене был не из тех людей, кто станет терпеть неприятности, если их можно избежать. Достаточно было просто уехать. Благородный город его матери представлялся ему в виде страшного чудовища, вонзающего свои хищные когти в его тело и пьющего его кровь. Спастись от страшного чудовища можно было, по его мнению, только бегством, однако глубокая сердечная привязанность удерживала его здесь, приковав, словно цепями, к городу, где ему приходилось столько страдать. Вскоре он почувствовал себя таким несчастным и заброшенным, таким чужим в этом мрачном царстве судейских склок, косных обычаев, зависти и злословия, что решил немедля покинуть его, но прежде выполнив, однако, задуманный им план. Как-то утром, воспользовавшись удобным случаем, Пепе изложил свой план донье Перфекте.

– Дорогой племянник, – как всегда кротко отвечала сеньора,- к чему такая спешка? Ты – прямо порох. Точь-в-точь как отец. Не человек, а молния!.. Я же говорила, что с величайшим удовольствием назову тебя своим сыном. Даже если бы ты не отличался такими душевными качествами и таким умом, несмотря на некоторые твои недостатки, даже если бы ты пе был превосходным молодым человеком, я согласилась бы на этот брак, уже хотя бы потому, что его предложил твой отец, которому мы с дочерью многим обязаны. Росарио не станет противиться моему решению. За чем же стало дело? Да ни за чем, надо только немного подождать. Никто не женится так поспешно, тем более что это может вызвать толки, затрагивающие честь моей любимой дочери… Так как твоя голова занята машинами, ты хочешь, чтобы все шло на всех парах. Подождем, дружок, подождем. К чему спешить? Твое отвращение к нашей бедной Орбахосе – всего лишь каприз. Сразу видно, что ты не можешь существовать без графов, маркизов, ораторов и дипломатов… И, женившись на Росарио, ты навсегда разлучишь меня с дочерью! – добавила она, смахивая слезу.- Раз уж так, безжалостный ты человек, имей хотя бы сострадание, отложи на некоторое время свадьбу, о которой ты так мечтаешь… Какое нетерпение! Какая любовь! Я и не подозревала, что такая кроткая деревенская девочка, как моя дочь, способна вызвать столь пылкое чувство.