бы ее сын был женат на Росарито, если бы он стал богатым и могущественным, если бы он породнился с доньей Перфектой, с сеньорой!.. Ах, это было бы для Марии Ремедиос небесным блаженством, в этом была цель ее земного и потустороннего существования, ее настоящего и будущего, это была самая заветная мечта всей ее жизни. Уже много лет сердце ее питало эту сладкую надежду. Эта надежда делала ее хорошей или плохой; смиренно богобоязненной илй отчаянно смелой; эта надежда делала ее тем, чем она была, ибо без этой надежды Мария не существовала бы, потому что вся жизнь ее была подчинена выполнению давно взлелеянного плана.

Мария Ремедиос обладала самой заурядной внешностью. Она отличалась только изумительной свежестью лица, от которой казалась моложе, чем была на самом деле; одевалась она всегда в траур, несмотря на то что овдовела уже давно.

Прошло пять дней с момента переселения Кабальюко в дом сеньора исповедника. Вечерело. Ремедиос вошла с зажженной лампой в комнату дяди и, оставив ее на столе, уселась напротив старца, который, точно пригвожденный к креслу, долгое время пребывал в задумчивости. Он опирался головой на руки, и пальцы его морщинили загорелую кожу подбородка, не бритого уже несколько дней.

– Кабальюко придет сегодня ужинать? – спросил дон Ино-сенсио племянницу.

– Да, сеньор, придет. В почтенных домах вроде нашего бедняга чувствует себя в полной безопасности.

– Ну, а мне как-то не по себе в моем весьма почтенном жилище,- возразил исповедник.- Как рискует храбрый Рамос!.. Мне сказали, что в Вильяорренде и в окрестностях собралось много народу… говорят, очень много… Ты слышала что-нибудь?

– Слыхала, что солдаты ведут себя, как варвары…

– Удивительно, как эти людоеды еще не устроили обыска в моем доме! Честное слово, если ко мне войдет кто-нибудь из этих молодчиков в красных штанах, я свалюсь на месте.

– Нечего сказать, весело! – промолвила Ремедиос, вздохом выражая чувства, обуревавшие ее смятенную душу.- Я никак не могу забыть лица доньи Перфекты, она так расстроена… Знаете, дядя, вам нужно было бы пойти к ней.

– К ней? Сегодня вечером? По улице расхаживает солдатня. Представь себе, что какому-нибудь солдафону взбредет в голову… Донью Перфекту есть кому защитить: на днях ее дом обыскали и забрали шестерых вооруженных людей, которые там скрывались. А потом вернули их назад. Но нас-то кто защитит, если на нас нападут?

– Я уже велела Хасинто пойти в дом сеньоры, пусть он немного посидит у нее. А придет Кабальюко, мы ему скажем, чтобы он тоже туда отправлялся… Меня никто не переубедит – эти негодяи наверняка готовят большую пакость нашему дорогому другу. Бедная сеньора, бедная Росарио… И подумать только, что всего этого не было бы, если бы донья Перфекта согласилась на то, что я предлагала ей третьего дня…

– Дорогая племянница,- печально проговорил исповедник,- мы сделали все, что только было в человеческих силах, лишь бы осуществить наше святое намерение… Больше ничего нельзя сделать, Ремедиос. Мы разбиты. Смирись и не упорствуй далее – Росарио не станет женой нашего обожаемого Хасинтильо. Твои золотые мечты, твои надежды на счастье, которое в свое время казалось нам столь близким (их осуществлению я, как подобает хорошему дяде, посвятил все силы своего разума), превратились в химеру, развеялись, словно дым. Серьезные препятствия – злонравие некоего известного нам человека, очевидная любовь к нему девушки и другие обстоятельства, о которых я умалчиваю,- опрокинули наши расчеты. Мы уже почти победили – и вдруг оказались побежденными. Ах, племянница! Пойми одно: при нынешнем положении вещей Хасинто заслуживает значительно большего, чем эта помешанная девушка.

– Ах, дядюшка! – воскликнула Мария с весьма непочтительным раздражением.- Теперь вы заговорили о всяких препятствиях. Нечего сказать, отличились великие умы!.. Донья Перфекта со своими возвышенными мыслями, вы со своими сомнениями… Никуда вы оба не годитесь. Нет, плохо, что бог создал меня такой глупой, что он наделил меня головой из кирпича и замазки, как говорит сеньора, а то я давно бы уже решила этот вопрос.

– Ты?

– Если бы вы с ней разрешили мне действовать, как я хочу, все было бы уже давно сделано.

– При помощи палок?

– Зачем пугаться и делать большие глаза? Ведь убивать-то никого не будут – подумаешь!

– Ну, если начать с побоев,- улыбаясь, сказал каноник,- это вроде как почесаться… знаешь, стоит только начать.

– Ну вот! И вы туда же. Назовите меня жестокой и кровожадной… У меня духу не хватит даже червяка убить, вам это известно… Всем понятно, что я никому смерти не желаю.

– В общем, милая моя, как ни верти, а дон Пене Рей заберет девушку – теперь уже ничего не поделаешь. Он готов пойти на все, даже на бесчестный поступок. Если бы Росарио…- как она нас надула своим невинным личиком, своими ангельскими глазками, а?..- если бы Росарио, говорю я, не захотела… да… все можно было бы уладить, но, увы! она любит его, как грешник любит дьявола, ее сжигает преступный огонь; да, племянница, Росарио попалась, попалась в адскую ловушку сладострастия. Будем же честны и справедливы; отвернемся от этих преступных людей и не будем больше думать ни о ней, ни о нем.

– Вы не знаете женщин, дядюшка,- промолвила Ремедиос с льстивым лукавством.- Вы – святой человек, вы не понимаете, что у Росарито это всего-навсего прихоть, которую можно вылечить несколькими затрещинами.

– Племянница,- торжественно и назидательно заявил дон Иносенсио,- когда происходит нечто серьезное, прихоть называется уже не прихотью, а совсем по-другому.

– Дядя, вы сами не знаете, что говорите,- возразила племянница, лицо которой внезапно побагровело.- Неужели вы способны предположить, что Росарио?.. Как ужасно! Я буду защищать ее, да, да… Она чиста, как ангел. Дядя, вы заставляете меня краснеть и просто выводите из себя.