Шрифт:
ЖАН ОВРЭ
КТО ОН?
Кто он, бунтующий и гордый человек? Увы, всего лишь дым, и ветер им играет. Нет, он не дым — цветок: его недолог век, В час утренний расцвел, а к ночи умирает. Итак, цветок… О нет! Поток бурлящий он, Ждет бездна черная его исчезновенья. Так, значит, он поток? Нет, он скорее сон, Вернее, только тень ночного сновиденья! Но может хоть на миг тень неподвижной стать,— В движенье человек, покуда сердце живо; Сон может истину порою предсказать, А наша жизнь всегда обманчива и лжива. В потоке новая начнет журчать вода, Что из источника не иссякая льется; Коль умер человек — он умер навсегда, Подмостки бытия покинув, не вернется. Хотя цветок и мертв, растенье не мертво: Весной украсится опять оно цветами; Но умер человек, — страшны цветы его И называются могильными червями. Едва утих порыв шального ветерка, Срастаются клочки разорванного дыма; Но душу оторвать от тела на века Не стоит ничего, а смерть неотразима. Так кто ж он, человек, столь чтимый иногда? Ничто! Сравненья все, увы, не к нашей чести. А если нечто он, так суть его тогда — Дым, сон, поток, цветок… тень. — И ничто все вместе. Я ВПАЛ В ЭКСТАЗ
Я впал в экстаз и вот почувствовал, как вдруг Меня, бесчувственного, сила чьих-то рук От самого себя отторгла и нежданно На гору вознесла таинственно и странно. Была чудовищной гора, и на нее, Зловеще каркая, слеталось воронье И разлагавшиеся трупы там терзало. Там были виселицы, плахи, кровь стекала На землю чахлую; там только смерть была, Смерть и гниение, кошмары, ужас, мгла. И чтоб моя душа в испуге онемела, Пред нею крест предстал: висело чье-то тело На том кресте, что был недавно возведен; Распятый человек казался страшным: он Так окровавлен был, так грязен, изувечен, Такими ранами и язвами отмечен, Что человек с трудом угадывался в нем. Из тысяч ран его хлестала кровь ручьем, Кровь залила глаза, стекая ручейками, И было все лицо осквернено плевками, На чреслах и руках пылали синяки; Страданье жгучее, вонзая в плоть клыки, Взбиралось по кресту подобием пожара И, кости поломав, осколками их яро Прошило кожу всю, свело гримасой рот; Как бы без внутренностей, высохший живот К хребту разбитому прилип, и крепче стали Шипы терновника до мозга проникали. Виднелись на лице следы кровавых слез, На лоб спадала прядь свалявшихся волос, Истерзанная плоть, утратив форму тела, Распространяя смрад, лохмотьями висела. И словно те, кто был проказою убит, Распятый на кресте, являя страшный вид, Покрыт был язвами, и язвы обнажили Его артерии, суставы, сухожилья; Не стоило труда все кости сосчитать: Был предо мной скелет или, верней сказать, Какой-то призрак был, ужасное виденье, Не мертвый человек — ночное привиденье, Когда бы не глаза с кровавой пеленой: Сквозь эту пелену струился свет живой И так прекрасен был, что тот мертвец, казалось, Не умер… Или жизнь со смертью в нем сливалась. В ДВИЖЕНИИ ЭТОГО МИРА
…Нет, нет, для нас искать опоры в этом мире Есть то же, что поймать орла в небесной шири, Что в утлой лодочке пуститься в океан, Висеть на волоске, бежать по скользкой льдине, Цепляться за траву, ловить мираж в пустыне И удержать всетях клубящийся туман. За тучу черную садится солнце славы, И в ласках сладостных есть горечи приправа, Нередко за спиной Фортуна прячет нож; Нет в мире никогда покоя без мучений, Нет розы без шипов, нет дерева без тени, Без темной стороны медали не найдешь… ЭТЬЕН ДЮРАН
СТАНСЫ НЕПОСТОЯНСТВУ
Душа возвышенной души, Непостоянство, Эол тебя зачал, могучий царь ветров. Прими, владычица подлунного пространства, Венок из этих строк для твоего убранства, Как принял некогда всем сердцем я твой зов. Богиня, что нигде и всюду обитает, Ты, нам даруя день, к могиле нас ведешь, Благодаря тебе желанье расцветает И вянет в тот же миг, и небосвод вращает По кругу сонмы звезд, чей отблеск так хорош. Коль держится земля на прочном основанье,— Движенье атомов опору ей дает; Начертан на спине Нептуна знак признанья Величья твоего: для тела мирозданья Одна твоя душа — поддержка и оплот. Наш разум с ветром схож, и то, что думал ране, Что ясным полагал, то завтра — словно ночь; Все переменчиво, все как на поле брани, Прошедшее — ничто, грядущее — в тумане, А наступивший миг — мелькнул и скрылся прочь. Я мысль запечатлеть желал бы, но бескрыло Мое желание: покуда мыслю я, Мысль изменяется, и все, что в прошлом было, То настоящее своим потоком смыло, Мой разум стал другим, а с ним — и мысль моя. С тех пор как приобщен я к твоему величью, Дана защита мне от унижений злых, И я смеюсь над тем, кто хлыст и долю бычью Свободе предпочел, кто покорился кличу Сил тиранических, чтоб числиться в живых. Среди снегов и льдин я раздуваю пламя, Средь вспышек радости заботою объят, И счел бы я за грех, коль самой лучшей даме Принадлежать бы стал я сердцем и мечтами Чуть дольше, чем на ней мой задержался взгляд. О дева воздуха в чудесном оперенье, Чья власть меня спасла от рабства и цепей! Дарю тебе следы моих былых крушений, Изменчивость любви, ее опустошенье И эту ветреницу, ставшую моей. Дарю всю красочность картины фантастичной, Где страсть любовная с игрой переплелась, Где есть забвение, надежда, и привычный Угар желания, и жар меланхоличный, И ветра с женщиной разгаданная связь. Гроза, морской песок, разорванные тучи, Потоки воздуха над гулкой пустотой, Сверканье молнии, слеза звезды падучей, Никем ие виданные пропасти и кручи Служили красками мне для картины той. Мою любовницу я дам тебе, чтоб всюду В ней видели твой храм без купола и стен, И сердце дам ее, чтобы причастный чуду Был у тебя алтарь; твоим жрецом я буду И стану прославлять бессмертье перемен. ТЕОФИЛЬ ДЕ ВИО
ЛЮБОВНОЕ ОТЧАЯНИЕ
Моя душа мертва, в ней живо лишь страданье, С тех пор как должен быть я вдалеке от вас, И если б я не жил надеждой на свиданье, Уже давно б настал моей кончины час. Пускай земная твердь лишится небосвода, Пусть солнце навсегда покинет небеса, Пусть перепутает все атомы природа, Но пусть позволят мне вновь вам глядеть в глаза. Ни с болью дерева, разбитого грозою, Ни с мукой жителей, чей город сдан врагу, Ни с горем крепости, разрушенной войною, Ни с чем отъезда боль сравнить я не могу. Сегодня ваш Дамон уже почти что призрак, Я стал похож на тень, и речь едва слышна, И жалобы мои — последний жизни признак, Нет больше чувств, нет сил, осталась боль одна. Моя душа в тисках, огонь течет по венам, Терзает сердце гриф, и змей клубок в груди, Но память я храню о счастье незабвенном,— Страданья худшего на свете не найти. Два месяца пути — как бесконечно долго! Меня любовь и честь ведут по городам: Быть с принцем и служить ему — веленье долга, Веление любви — скорей вернуться к вам. И даже если вдруг средь горестных скитаний Дарили боги мне крупицы красоты, Я только ощущал сильнее гнет страданий, В прекрасном я искал опять твои черты. На все вокруг смотрю глазами я твоими… Куда ни занесен безжалостной судьбой, Какими ни брожу краями я чужими, Везде моя душа полна одной тобой. Я словно онемел, утратил слух и зренье, Не может излечить меня ничей совет, Лишь мысли о тебе приносят утешенье, Прекрасный образ твой мне заслоняет свет. Прошу, в разлуке будь суровой и печальной, Бери с меня пример, и позабудь про двор, Прогулок избегай, катаний, залы бальной, Одна любовь для нас священна с этих пор. Религия моя — твоя любовь отныне. Часовней стал мой дом, иконой — твой портрет, Я всей душой служу теперь одной святыне, Слова любых молитв мне заменил сонет. Я мрачен и угрюм среди хлопот военных, Как будто одержим завоеваньем стран,— На самом деле я лишь в грезах неизменных, И быть всегда с тобой — вот мой военный плаи. ВИСЕЛИЦА
Страх смерти потрясти и самых стойких может И сон бежит от глаз, Когда отчаянье всю ночь не спит и гложет Того, чей пробил час. Как ни была б душа закалена судьбою, Как ни была б сильна,— Погибель верную увидев пред собою, Она потрясена… Пока для узника еще не стало ясно, Что все предрешено, Скрежещущих оков влачит он груз ужасный С надеждой заодно. Когда же приговор кровавый и суровый Порвет надежды нить, Когда войдет палач, чтоб узника оковы Веревкой заменить, Тогда до капли кровь в его застынет жилах, Застынет в горле крик, Виденье виселицы он теперь не в силах Забыть хотя б на миг. Всем существом своим он неразлучен с неюз Сводя его с ума, Она встает пред ним, и вид ее страшнее, Чем яд или чума. Своим отчаяньем родных он заражает, Поит он допьяна Своей бедой толпу, что на него взирает, От мук его бледна.
Ян Вермеер. В мастерской художника
А с Гревской площади подземным веет чадом, Глядит на Сену он — И видит Ахерон, и каждый, кто с ним рядом, Не человек — Харон. Слов утешения монаха он не слышит, И в глухоте своей, Хотя еще живой, хотя еще он дышит, Он мертвеца мертвей. Все чувства умерли, черты лица сместились, В глазах застыла тьма… Безумьем было бы, когда бы сохранились В нем проблески ума. Всё уничтожили в нем ужас и страданье; Сквозь тысячу смертей Прошел он… И удар, что оборвал дыханье, Был всех других слабей.ОДА
Ворон каркает зловеще, Мрак сгустился предо мной, Пересек мне зверь лесной Путь-дорогу, конь трепещет, Спотыкается мой конь, Грянул гром, сверкнул огонь, Мой слуга исчез в тумане… Смутный призрак вдруг возник, Слышу я Харона крик, Вижу бездну под ногами. Вспять потоки потекли, Лезет бык на шпиль церковный, Кровь бежит струей неровной Из расщелины земли. Над высокой башней мгла, Там змея грызет орла; В глыбе льда огонь пылает; Месяц ветром унесло, Солнце черное взошло, Лес округу покидает.