– Девочка, ты зря время на него тратишь, – говорит тихо Шнур. – У него ничего нет. Он батрачит на Савву за корку хлеба.

– Мне от него ничего не нужно, – отвечает она как можно увереннее, пряча руки под одеяло.

– Хочешь сказать мне, что у вас любовь? – смеется Шнур и поднимается. – Ладно, поговорим еще.

Входит Жека со стаканом воды и подает Шнуру. Тот берет из его рук стакан.

– Спасибо, брат. Береги девочку.

Пьет и уходит.

– Он страшный, – ежится Шурка вслед хлопнувшей двери.

– Нет, что ты?! – протестует Жека. – Это мой большой друг. Это Шнур.

С недавних пор Шурка опасается приходить к Берте на работу. То и дело вспоминается та сцена у дверей реанимации и мертвенно-бледное лицо Саввы с резкими линиями бровей. Врезалось в сознание. Шурка и сейчас узнала бы его лицо из миллиона мужских лиц. Было в нем что-то – отвлеченное от жизни на земле...

Берта никогда не бубнит без умолку. Она роняет свои советы с видом миссионера, просвещающего отсталые племена Африки. В лице Шурки представлено самое недоразвитое племя. Она молчит и только кивает головой.

С недавних пор ей стало больно слушать Берту. Она понимает, что надо слушать, но это «надо» достигается с болью. Больно оттого, что Берта права и дает дельные советы, а воплотить их в жизнь Шурка не в состоянии исключительно в силу собственной недоразвитости. А теперь – следуя подсказкам умной подруги – подвергает себя риску и забеременеть, и заразиться, и просто быть брошенной каким-то водилой. Так вышло.

Так всегда выходит. Ты пытаешься выстроить свою жизнь по прописанному рецепту, а жизнь так строит и так ровняет тебя, что ничего не остается, как приложить свой рецепт к самому больному месту и на этом успокоиться.

Шурка уже почти спокойна. Она умеет довольствоваться малым. А этот малый – вполне порядочный человек и преисполнен самых горячих чувств по отношению к ней. Уезжал и опять вернулся. К ней вернулся – не к кому-то еще. Большего и не нужно.

Не хочется быть одной. Когда долго живешь один, приходит тупая самодостаточность, и одиночество перестает болеть. Но когда встречаешься с кем-то, страшно потерять этот ритм и вернуться к уже забытому одиночеству.

– Это плохой симптом, – делает вывод Берта.

– Какой?

– То, что ты путаешь работу с удовольствием. Так скоро ты и сама будешь ему доплачивать – за приятно проведенное время, – ухмыляется Берта.

Шурка посмеивается. Ей приятно рассказать Берте о том, что ей хорошо с Жекой – несмотря на то, что это не по правилам. Ей даже кажется, что Берта немного завидует и поэтому таким едким тоном выносит свои резюме.

Ей, правда, хорошо с Жекой. Его любви и его стараний с лихвой хватает на двоих. Всего остального – не хватает. Но странное дело – как только Шурка перестала ждать от Жеки подарков и денег, злость на него совершенно прошла. Осталась чистая, ничем не омраченная симпатия к этому круглому, жаркому и простому в мыслях человеку.

А Берта ведь угадала: Шурка доплачивает. На пособие по безработице покупает Жеке пирожные. Он отказывается. Говорит, что не ест сладкого, а потом они вместе пьют чай на квартире у Шнура, и Шурка кормит его пирожным из ложечки, а Жека жует и мурлычет от удовольствия.

Шурке приятно доставлять ему удовольствие, потому что ей кажется, что этот человек много сделал для нее и чем-то пожертвовал, хотя он ничего не сделал и ничего не принес в жертву. Иногда он повторяет Шурке, как любит свою жену и детей, и она уже чувствует, что и сама любит его жену и детей. Особенно младшенькую, которая так похожа на папу.

Как-то Шурка все-таки попыталась объяснить Жеке, что у него не может быть сына.

– За что ты меня проклинаешь?! – обиделся он.

– Это не я, это биология...

– Ладно, пусть будет девочка, – сдается он и целует ее снова.

Такая слепая нежность вообще вышибает. Не часто встречала она нежность. Жизнь вообще не нежная штука.

И еще один парадокс подметила Шурка: Жека, который даже газет не читает, потому что ничего в них не понимает, очень хорошо разбирается не просто в сексе, а в критических днях, опасных и безопасных для зачатия периодах и прочей ерунде. Он как-то высчитывает – раньше, чем Шурка, и всегда наперед знает, что ей можно, чего нельзя и тому подобное.