Выше замечено, что русская армия воспитана в отсутствии самодеятельности и личного почина. Начальники привыкли к постоянной опеке, поэтому для самостоятельной мысли и инициативы нет места.

Вспоминаю об инструкциях и приказах в одном из военных округов, в котором самостоятельность начальников была совершенно изгнана. Незадолго до последней войны осенью 1903 года я присутствовал на корпусных упражнениях Киевского военного округа, войска которого обучались под руководством ген. Драгомирова, слывшего важнейшим учителем русской армии. Солдаты производили отличнейшее впечатление, но, всматриваясь в методы их обучения, можно было сказать: «жаль этих славных войск»…

Всё направление маневров никогда не ставило начальников в необходимость принять какое-нибудь самостоятельное решение. Начиная от малых частных манёвров и кончая корпусными, неизменно одна часть всегда располагалась на позиции для обороны, а другая в качестве наступающего получала задачу атаковать. Начальникам сторон оставалось только чередоваться в распределении войск, атаке и обороне на указанных местах.

Правило это вкоренилось до такой степени, что когда на корпусном маневре возникал вопрос: не представляется ли удобным дивизии наступать, — то он решался отрицательно только потому, что другая дивизия ещё не успела занять свою позицию для обороны. И, действительно, дивизия останавливалась и спокойно ждала, пока противник расположится и устроится для обороны.

По окончании наступления манёвр считался оконченным, оба противника мирно располагались на биваке, и на другой день продолжение маневра выражалось тем, что обороняющийся выступал на час раньше для того, чтобы своевременно занять позицию для обороны[ 1].

Когда я со своей стороны высказал свое удивление одному из главных руководителей, что никогда начальникам сторон не предоставляется известная самостоятельность, то получил от него следующий ответ: «надо вам знать наших штаб-офицеров и генералов. Нельзя от них требовать особой инициативы и самостоятельности; достаточно будет, если сумеют хотя бы позицию выбрать правильно и соответствующим образом войска расположить для обороны»…

И для нижних чинов маневры представляли тоже мало поучительного, потому что за исключением больших корпусных манёвров все прочие двусторонние отрядные маневры повторялись изо дня в день в виде атаки и обороны, при которых разведывательная и охранительная службы практиковались редко. Что касается соответственного применения разных родов оружия, то недостаточный навык в этом отношении сказался впоследствии во время войны[ 2].

Пехота обыкновенно вела наступление густыми стрелковыми цепями, продвигаясь вперёд шагом, безостановочно, и по временам останавливаясь очень редко только для производства залпов. Ген. Драгомиров запрещал даже ложиться для производства огня, требуя, чтобы стрелковая цепь стремилась скорее добраться до противника.

При таких условиях усиление цепей было невозможно, потому что вслед за цепями шли поддержки, за которыми, в расстоянии нескольких сот шагов, с музыкой и густыми массами шли резервы. Так обыкновенно весь боевой порядок подвигался вперед до встречи с противником.

Употребление кавалерии было для многих войсковых начальников обыкновенно мало знакомым делом. Один бригадный командир, отряду которого были приданы три сотни казаков, не придумал ничего лучшего для использования своей кавалерии, как придать каждому казаку по одному пехотинцу, который должен был бежать рядом, держась за стремя. Этот смешанный отряд должен был обойти позицию противника и ударить ему в тыл.

В результате эта гениальная идея привела к тому, что никаких сведений о противнике кавалерия дать не могла, а пехотинцы, после того, как им пришлось пробежать таким образом несколько верст, в смертельной усталости завалились в первом окопе.

Употребление артиллерии совершенно не соответствовало её боевому назначению. При наступлении всегда повторялась одна и та же картина: несмотря на более сильную и приготовившуюся к бою артиллерию обороняющегося, батарея передовых частей наступающего спокойной рысцой и без всякого прикрытия выезжала на свою позицию и обыкновенно четверть часа вела стрельбу с более сильным противником, после чего, также рысью, подъезжала артиллерия главных сил. Это стало таким общим правилом, что никому из высших начальников или посредников во время маневров и в голову не приходило, что это может быть как-нибудь иначе.

При обороне, как это впоследствии бывало в начале войны; орудия располагались совершенно открыто, так что даже на расстоянии нескольких километров можно было совершенно точно определить их число.

Осенние маневры закончились трёхдневным корпусным манёвром, в котором наступающий в составе двух корпусов должен был атаковать укрепившегося на позиции противника в составе одного корпуса. Первые два дня были посвящены разведывательной службе; на третий день южная сторона производила атаку на северную.

Здесь вполне сказался огромный недостаток хорошо подготовленных и вдумчивых начальников, который так жестоко дал себя знать впоследствии на войне, выражаясь в невозможности принять вполне определённое решение и передать его в виде ясного и категорического приказа, не оставляющего места никаким сомнениям.

Ещё на второй день манёвров обе стороны сблизились уже на несколько километров, имея свои авангарды во взаимном тесном соприкосновении. Северная сторона занимала укреплённую позицию, положение которой было хорошо известно противнику. Этот последний хотел на третий день атаковать эту позицию.